На заре

Мавру вытащили из храма, и она, хватаясь руками за голову, выбежала со двора и лесом устремилась в сторону хутора Драного. Душераздирающие ее крики по мере удаления от монастыря слабели и скоро совсем затихли.

XXIV

В тот же воскресный вечер в восстановленной школе под руководством учительницы Авксентьевой готовилось выступление художественной самодеятельности комсомольцев.

В просторном зале на стенах висели лозунги, призывающие к непримиримой борьбе с белогвардейщиной.

В первом ряду на скамейках подле станичников уселись Гуня с женой, Ропот со всей своей семьей. Потом пришли Батракова с Корягиной и Белозеровой. Позади облюбовали места Виктор Левицкий с женой, отцом, матерью и дедом. Наумыч пристально оглядел зал. Около Левицких уселся Бородуля с женой. Калита со старухой и меньшей дочерью поместились рядом с Молчуном, сидевшем тут же со всем своим семейством.

В дверь грузно ввалился Пятница, пробрался к Бородуле, почтительно пожал ему руку.

На сцену поднялся Корягин, остановился у занавеса, неторопливо затворил:

— Товарищи! От имени нашей партийной ячейки и ревкома разрешите поблагодарить вас за тот труд, который вы вложили в эту школу. Однако у нас в станице есть такие елементы, каковые не желают, чтобы наши детишки учились грамоте. Да, да! Они совали нам палки в колеса на этой работе, не хотели восстанавливать школу. Теперь, конечно, всем понятно, что мы с вами делали доброе и нужное дело. — Он затих, пошарил прищуренным глазами по притихшему залу, точно выискивая недовольных, и продолжал, постепенно набирая высоту голоса: — Я предупреждаю, особливо богатеев: нянькаться не буду! За невыполнение нарядов будем строго наказывать. Так мы порешили ревкомом и партийной ячейкой. Никаких поблажек тут не будет!

По залу пронеслись мощные голоса:

— Правильно, председатель!

— С саботажниками надо круче!

Корягин не спеша спустился по лесенке, сел около Жебрака во втором ряду.

На сцену вышла Клава Белозерова и, объявив программу выступления, нырнула за кулисы.

В зале умолкли. Занавес медленно раздвинулся В глубине сцены, на фоне красной драпировки, в полукруге стояли два ряда юношей и девушек, среди которых были Леонид Градов, Гаврила Мечев и Аминет. В стороне — Белошейко, за пианино — Авксентьева.

Перед зрителями снова появилась Клава. Выждав тишину, она сказала, что сейчас комсомольский хор споет «Рабочую марсельезу». Белошейко взмахнул дирижерской палочкой, и стройные торжественные голоса под звуки пианино зазвучали мощно, напевно:

Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног…

Соня прижалась к сестре, шепнула:

— А они хорошо поют!

Оксана толкнула Виктора в бок:

— Спелись.

Наконец голоса стихли. Раздались аплодисменты. Раздвинув ситцевый занавес, Клава прошла на авансцену, громко объявила:

— А сейчас Дементий Вьюн споет песню под названием «Вопль от всего сердца»!

Появился Вьюн в белогвардейском изорванном мундире. Под глазами и на щеках «синяки». Скривив лицо, он под собственный аккомпанемент на балалайке запел плачущим голосом:

Всем про горе расскажу я —
Батюшки!
Как прищучили буржуя—
Матушки!
На меня корпел рабочий —
Батюшки!
Землероб и житель прочий —
Матушки!
При рабочих, при ребятах —
Батюшки!
Жил в роскошных я палатах —
Матушки!
Да несчастие случилось —
Батюшки!
Власть Советская явилась —
Матушки!

В зале оживились. Вьюн продолжал:

На меня взглянули косо —
Батюшки!

Он сделал паузу и, приложив руку к щеке, как бы по секрету прибавил:

И струхнул я до поноса —
Матушки!

Вырвался неудержимый смех, возгласы:

— Молодец, Демка!

— Ишь, гыдость! — пробормотал Гусочка, сидя в кругу своих. — Жужжальница…

— Это хорошо, — хохоча, отозвался Наумыч. — Чудной этот хлопец.

Бородуля скосил глаза на старика. А Вьюн, ловко перебирая пальцами по ладам, наигрывал:

Пью водичку, ем горбушки —
Батюшки!
Проживаю в комнатушке —
Матушки!
Без Деникина Антоши —
Батюшки!
Я сижу теперь в калоше…
Матушки!

Снова зал разразился хохотом. Вьюн повел худыми плечами, почесал спину сначала левой, потом правой рукой и, с задором ударив по струнам, подхватил:

Без Шкуры и Колчака —
Батюшки!
Плохо будет от Чека —
Матушки!

Гусочка наклонился к Бородуле, шепнул:

— Патолочь, чекой пужае!

Бородуля толкнул его: дескать, молчи. Тот притих и начал слушать песню. Вьюн, изображая трусливого белогвардейца, оставшегося на Кубани после разгрома деникинской армии, притопывал и громко выкрикивал: