На заре

На закате солнца Виктор и Соня поднялись на Умпырский перевал[725]. Перед ними открылись долины Закана и Загедана[726]. Виднелся хребет Магишо. Взявшись за руки, Виктор и Соня бегом пустились по поляне, покрытой субальпийскими травами. Им казалось, что они не бегут, а плывут в зеленых волнах. Краса горной природы чаровала Соню. Сердце ее радостно трепетало, щеки горели, глаза сверкали. Нарвав букет ярких цветов, она поднесла его к лицу Виктора, промолвила, сияя счастьем:

— Какой запах! Опьянеть можно!

Виктор уткнулся лицом в цветы, полной грудью вдохнул аромат, улыбнулся:

— И верно, пьянею. Только вот не знаю: от цветов или от твоей близости. Тут все как в сказке.

Соне хотелось взлететь в нежно-голубое небо и парить рядом с орлом, кружившим высоко над поляной, любоваться всем миром. Счастьем наполнялось ее сердце, и вдруг вырвалась из груди радостная песня:

Чернобровый, черноокий,
Молодец удалый.
Полонил ты мое сердце,
Не могу забыти…[727]

Звонкий голос ее лился над горными лугами, серебристым эхом отдавался в глубоких ущельях. Виктор упоенно слушал и не мог оторвать от нее глаз.

Оборвав песню, Соня прижалась щекой к плечу Виктора, и они медленно побрели вниз по цветущему склону горы.

XXVIII

В Екатеринодаре все еще ощущалась напряженная обстановка, хотя жизнь в нем уже вошла в колею.

В десятом часу вечера, когда город погрузился во тьму, Аннушка Балышеева прибыла в штаб армии, куда срочно была вызвана с фронта. Дежурный направил ее к Фурманову.

Она вошла в кабинет. Увидев ее на пороге, Дмитрий Андреевич воскликнул, улыбаясь:

— Сколько лет, сколько зим! — И кивнул приветливо: — Заходи, заходи, Анна Назаровна. Дело, как говорится, не терпит отлагательства.

Аннушка поправила прядь волос, подошла к столу и, сев на стул, спросила:

— Зачем вызвали меня, Дмитрий Андреевич?

— Не терпится узнать? — Фурманов весело прищурился. — Что ж, обрадую тебя. Завтра утром у секретаря обкома комсомола получишь мандат делегата съезда комсомола и поедешь в Москву.

Аннушка зарделась, почувствовала, как радостно застучало ее сердце.

— Просто не верится, — пробормотала она, растерявшись.

— Ну вот, с официальной частью и покончено, — сказал Фурманов. — А теперь отвезу тебя домой, заодно проведаю Назара Борисовича: он что-то прихворнул немного.

* * *

В доме Балышеевых было тихо. Назар Борисович, перенесший недавно сердечный приступ, уже чувствовал себя значительно лучше. Ему не сиделось без дела, и он принялся за работу в своем кабинете. Екатерина Нестеровна, придвинувшись поближе к настольной лампе, шила платье приемной дочурке, а та возилась с игрушками на диване.

Закутав куклу в разноцветные лоскутки, Любонька взглянула на отца:

— Папочка, а у куклы есть сердечко?

— Кукла неживая, и у нее нет сердца, — ответил Балышеев.

— А у меня есть?

— Есть, конечно. Ты же живая.

— А почему у тебя болит сердечко, а у меня не болит?

— Ты еще маленькая.

— А почему у маленьких не болит сердечко?

В дверь кто-то постучал. Любонька спрыгнула с дивана, помчалась в зал. Екатерина Нестеровна едва догнала ее, взяла на руки и открыла дверь.

Аннушка бросилась к матери, осыпала ее лицо поцелуями.

— А меня, а меня! — закричала Любонька.

Аннушка взяла ее на руки и несколько раз чмокнула в румяные щечки.

Фурманов еще не успел войти в прихожую, как за его спиной появились Атарбеков, Черный и Соловьев.

— О, да у вас полным-полнешенько гостей! — воскликнул Соловьев и, увидев Аннушку, просиял: — Ты? То-то меня так тянуло домой! Надолго?

— Нет, — ответила Аннушка. — Еду в Москву на съезд комсомола.

Соловьев обнял ее:

— Я рад за тебя. Кстати, зайдешь к моим старикам Они ведь так хотят повидать тебя.

Тем временем Екатерина Нестеровна проводила Черного и Фурманова в кабинет Балышеева.

— Здравствуйте, товарищи! — обрадовался Назар Борисович. — Рассказывайте скорее, что творится на белом свете.

— А как ваше сердце? — спросил Фурманов.

— Сердце как сердце! — улыбнулся Балышеев. — Болей уже нет, слабость только немного одолевает. Ну, да это пройдет. — Он обернулся к Атарбекову. — Говорят, сюда приехал какой-то викарий-красавец и сразу всех женщин с ума свел. Что это за личность, Георгий Александрович?

— Личность довольно-таки подозрительная, — ответил Атарбеков, расчесывая перед зеркалом свою черную окладистую бороду. — Я встречался с ним в усадьбе князя Крым-Шамхалова. А сейчас он совершает поездку по кубанским монастырям. Посетит Лебяжскую и Мариинскую[728] пустыни.

— И какое впечатление он произвел на вас?

— Очень хитрого и осторожного человека!

— А что вы решили делать с арестованной игуменьей? — спросил Черный.

— Придется освободить, — сказал Атарбеков. — Старуха явно юлит, но у нас нет доказательств, при каких обстоятельствах попало к ней золото. Впрочем, драгоценности у нас — это главное. Ведь не прими она это золото от Хвостикова, оно не попало бы к нам в руки.

— А как же с коммуной, которую собирались организовать в Лебяжском монастыре? — поинтересовался Балышеев. — Или решено пока отложить это дело?