На заре

— Нет, коммуна будет, — сказал Черный. — Областной ревком планирует создать в Лебяжском монастыре одну коммуну из двух — тимашевской «Светлой зари» и… федоровской.

— А монахов куда же?

— Пока поживут вместе с коммунарами.

— Как же это получается?

Черный пожал плечами:

— Что поделаешь? Эти две коммуны живут очень бедно, а монахам в Лебяжском полнейшее раздолье.

— По-моему, монахов надо совсем убрать оттуда и весь монастырь передать в пользование коммунаров, — заметил Атарбеков.

— Этого нельзя делать, — возразил Фурманов. — Мы можем ополчить против себя верующих, и контрреволюция сейчас же воспользуется этим.

— Верно, — согласился с ним Черный.

— Во всяком случае, надо строго следить за новым викарием, — добавил Атарбеков.

На пороге появилась Екатерина Нестеровна и пригласила гостей в зал к ужину.

* * *

В кабинет к начальнику ВЧК вошел дежурный и, взяв под козырек, доложил:

— К вам прибыл викарий Рождественский.

— Пусть войдет, — ответил Атарбеков.

Явился Евсевий с сияющим золотым крестом на груди. Приложив руку к сердцу, низко поклонился:

— Здравствуйте, гражданин начальник.

Атарбеков пристально взглянул на него и, сухо поздоровавшись, указал на стул:

— Садитесь.

— Благодарю! — Евсевий подобрал полы рясы, сел. — Я хотел бы продолжить с вами разговор, начатый в усадьбе Крым-Шамхалова, — заявил он.

Атарбеков достал из деревянного портсигара папиросу, закурил и, отмахивая от себя дым, сказал:

— Что ж, давайте продолжим.

— Я снова обращаюсь с настоятельной просьбой освободить игуменью Сентийского монастыря — мать Раису, — сказал Евсевий. — Повторяю, она ни в чем не виновата. Если нужно, я могу поручиться за нее.

Атарбеков, изучающе рассматривая его, ответил:

— Если вы ручаетесь, то мы, пожалуй, освободим ее. — Он вызвал дежурного, распорядился: — Приведите арестованную.

Евсевий нервно поправил скуфейку, прикрывавшую густые каштановые волосы, натянуто улыбнулся:

— Уж как возрадуется старуха!

В кабинет в сопровождении дежурного вошла игуменья. Увидев Евсевия, перекрестилась:

— Господи Иисусе!

Викарий помог ей опуститься на стул. Отдышавшись, она остановила хмурый взгляд на Атарбекове:

— Долго еще будете держать меня здесь, гражданин начальник? Видит бог, грех на душу берете.

— Тут не монастырь, и я не монах, — усмехнулся Атарбеков. — Вы не о моих, а о своих грехах думайте. — И указал на Евсевия. — Вот гражданин Рождественский ходатайствует, чтобы мы освободили вас.

— Ишь ты! — оживилась старуха. — Душа-то у него светлая, праведная. А вы… Надо прежде разобраться.

— Вот мы и разобрались во всем. Можете возвращаться в Сенты.

Игуменья даже привстала от неожиданности.

— Ишь ты! Неужто и впрямь отпускаете?

Евсевий помог ей подняться со стула, подтвердил:

— Да, матушка, вы свободны.

XXIX

В епархии, под тенистыми деревьями сада, томилось до двух десятков молодых женщин, ожидавших Евсевия. В сторонке от них, на скамье под яблоней, сидели генеральская вдова Пышная и мать Рафаила. Вокруг только и шли разговоры о благочестивом викарии. В другой аллее прохаживались священники екатеринодарских церквей, явившиеся на собрание благочинных[729].

Наконец в ворота двора епархии въехала долгожданная карета, в которой сидели Евсевий и мать Раиса. Послушники помогли игуменье и владыке сойти вниз. Евсевий распорядился отвести старуху в гостиницу для приезжающих, а сам размашистым шагом направился через сад к дому, в котором жил. Женщины бросились навстречу владыке, преподнесли ему пышные сдобы, завернутые в платок. Евсевий отнес съестное в келью, вернулся в сад и, благословив платок, отдал его женщинам. Те тут же разорвали платок на кусочки и разделили между собой.

К Евсевию с низким поклоном подошли Пышная и мать Рафаила.

— Ваше преосвященство, — промолвила Зоя Львовна взволнованно, — мы к вам. — Она указала на мать Рафаилу. — Вот с матушкой, игуменьей Успенского монастыря[730]…

— Очень приятно! — сказал Евсевий, устремив на игуменью обворожительный взгляд. — Мне о вас говорили. — И, обратившись к Зое Львовне, пояснил: — Ваш двоюродный братец, отец Александр, рассказывал… Добро пожаловать ко мне, проходите.

Келья викария состояла из трех комнат: передней, небольшого зала и спальни. Везде — богатая мебель, на стенах и на полу дорогие ковры. Евсевий пригласил посетительниц к столу, стоявшему посреди залика, спросил игуменью:

— Так вы, матушка, значит, из Кавказского отдела?

— Да, я настоятельница Успенской Пресвятой Богородицы общежительной женской пустыни, — опускаясь в кресло, ответила игуменья, — Приехала к вам, чтобы узнать, когда вы намерены прибыть к нам.

— Простите, — прервал ее Евсевий. — А вы с епископом Иоанном уже говорили об этом?

Игуменья, чуть порозовев под взглядом его маслянистых глаз, отрицательно покачала головой:

— Нет, не говорила. Я была у него на приеме четыре месяца тому назад… И после этого пропала всякая охота обращаться к нему по каким-либо вопросам… Он сказал, что я занимаюсь не своим делом.