На заре

Игнат Власьевич чокнулся с зятем, одним духом осушил стакан и, крякнув от удовольствия, нюхнул подгорелую корку хлеба, потянулся к тарелке. Выпили и остальные, принялись за еду. Оксана поминутно поглядывала на мужа, думала: «Как он изменился за это время!» И действительно, Андрей был неузнаваем. На обветренном смуглом лице появилось несколько глубоких морщин, придававших ему какой-то старческий, угрюмый вид. Особенно старила его густая черная борода. В потускнелых, утомленных глазах сквозила безысходность. Ел он мало, нехотя.

— А как же наши люди? — спросил он, остановив взгляд на тесте.

— Живы-здоровы, — ответил Игнат Власьевич. — Здесь, в пещере. После вечери сходим к ним. — Он расправил усы и бороду, добавил: — А тут недавно проездом полковник Ковалев был. С побережья пробирается, хочет занять Измайловскую пещеру.

— Я видел его у подъесаула Козлова, — сказал Андрей, пьянея. — О чем он тут разговор вел?

— Спрашивал, как мы отнесемся к амнистии, — ответил Игнат Власьевич и, помолчав, пояснил: — Скоро же у большевиков праздник будет. Третья годовщина Октябрьской революции. Ну, народ так считает, что Ленин объявит эту самую амнистию нашему брату.

— И что же вы ему?

— Да что? — Игнат Власьевич развел руками. — Нас большевики не помилуют.

— А может быть, нам лучше покаяться? — неуверенно проговорила Оксана. — Не век же нам в этих норах сидеть!

— Нет, Ксеня, — мотнул головой Андрей, скривив обветренные губы. — Прав батько. Нам нечего ждать пощады от красных. Да я и не желаю падать перед ними на колени.

Игнат Власьевич, наливая по второму стакану, заключил:

— Ничего, поживем — увидим, как оно дальше будет!

* * *

Наступила темная осенняя ночь. В пещере, тускло освещенной фонарями, сидели и лежали белоказаки. Вели разговоры о своих станицах, хуторах, вспоминали родных, знакомых. Раненые стонали, просили пить. Сырой, пропитанный табачным дымом воздух дурманил им головы, вызывал тошноту.

В глубине пещеры, на серой неровной стене, колыхались бесформенные тени, тусклый свет обнажал угрюмые выступы известняка. Тут же стояли и лошади, жевали сочную траву, фыркали.

Игнат Власьевич и Андрей прошлись по мрачной пещере. Казаки приветствовали Матяша, некоторые обнимали его, как родного.

У широкого камня, под фонарем, играли в карты, выкрикивали азартно:

— Филька[774]!

— А вот тебе дама!

— А короля не хотел?

Невдалеке от них, сгрудившись у другого камня, подвыпившие хвастались наперебой своими станицами.

— Знаем, знаем вас, заткнись! — громко прозвучал иронический бас. — Брешешь ты все.

— А что ты знаешь про нашу Титаровку[775]? — вскипел низенький казак с приплюснутым, широконоздрым носом.

— Да то, что вы вместо архиерея цыгана всей станицей встречали, — отозвался тот же бас.

— А ну-ка, расскажи! — весело загудели казаки.

Игнат Власьевич и Андрей прислушались к разговору. Из темноты вразвалку вышел здоровенный казачина. Широко улыбаясь, он ткнул пальцем в сторону низенького казака.

— Они всей станицей ждали архиерея. Послали дозорного на Махай-гору. Глядел-глядел дозорный и побачил на дороге пыль. «Мабуть, архиерей едет», — подумал он и давай махать шапкой. А другой такой же дозорный, что стоял под станицей, скорее на коня да к батюшке. Мол, так и так: архиерей едет… Начали звонить в колокола. Собрались на площадь попы, станичники. Из церкви вынесли хоругви… Ан глянь — вместо архиерея да цыган на серых лошадях пожаловал. Понравилось ему, что с таким почетом встречают его, встал в тачанке и во все горло крикнул: «Здорово, титаровцы, та ще й га![776] Жалую вам нанки[777] на штаны да рябу кобылу!»[778]

В пещере грохнул дружный хохот. Титаровца это сильно задело. Лицо его побагровело. В ярости он выхватил кинжал, по-петушиному закричал:

— Брешешь, собака! Да я тебя, стерва!

Казаки схватили его за руки, приказали вложить кинжал в ножны. Титаровец, сверкая глазами, продолжал петушиться. И тут кто-то бросил насмешливо басовитому казачине:

— А у вас в Казанской[779] побачили верблюда в пшенице, стали все на колени и ну креститься: «Пресвятая мати-царица, спаси и сохрани нас от такой загогули!»

Казаки заржали еще громче.

— Что, съел? — злорадно оскалился титаровец.

— Это же дурная байка! — процедил сквозь зубы казанец.

— Нет, брат, не байка, — подхватил елизаветинец, ядовито прыская в кулак.

Казанец взъерошился, угрожающе наклонился к нему:

— Молчи лучше! Мы и про твою Елизаветинку кое-что знаем.

— Рассказывай, рассказывай! — снова загалдели казаки.