На заре

«Господи! — прошептал старик, торопливо погасил свет и, затаив дыхание, припал ухом к двери. Шорох приближался, — Ну, кто… кто бы это? — подумал Влас Пантелеймонович, чувствуя, как спину пробирает мороз, — Ведь ко мне никто не ходит…» В это время дверь так затрещала, что казалось, она вот-вот расколется надвое. Старик был ни жив ни мертв.

За дверью нетерпеливо захрюкала свинья.

— Чу!.. Окаянная! — дрожа всем телом, едва вымолвил Влас Пантелеймонович.

Свинья еще раз хрюкнула и пошла прочь. Влас Пантелеймонович подошел к окну. Ему чудилось, что за дверью была не свинья, а разбойник. На дворе шумел ветер. Обманчивые звуки ночи пугали старика.

Но вот за окном явственно послышались чьи-то шаги. Власа Пантелеймоновича опять обуял страх. Из-за двери донесся женский голос:

— Влас Пантелеймонович, вы здесь? Откройте, это я.

Старик узнал голос игуменьи, вздохнул облегченно:

— Слава богу, это матушка. — И открыл дверь.

В комнату в сопровождении Луки вошла игуменья, сказала:

— Что же у вас темно?

— Я зараз. — Влас Пантелеймонович зажег светильник, приподнял над головой. — Каким ветром занесло вас, матушка?

Игуменья указала на монаха, стоявшего за ее спиной:

— Я привезла вам этого человека. Он прибыл из тех мест, где находится Игнат Власьевич.

— Игнат?.. — заглядывая монаху в лицо, недоверчиво протянул Влас Пантелеймонович.

— Да… я оттуда, с гор, — подтвердил Лука.

— А как ваше имя и по батюшке? — спросил Влас Пантелеймонович.

— Просто — брат Нифонт, — ответил Лука.

— К нам приехал по совету Алексея Ивановича Хвостикова, — пояснила игуменья и после небольшой паузы подчеркнула: — И вам радостную весточку привез.

— Ну что ж, — прохрипел Влас Пантелеймонович. — Я дюже рад такому гостю. А то… про меня все забыли… На старости один как палец… — Он всхлипнул, вытер слезу на левом глазу.

— Можешь располагаться, брат Нифонт, — сказала игуменья монаху, — А я поеду.

— Прощевайте, матушка, — пробасил Лука, разглядывая тускло освещенную комнатушку.

Влас Пантелеймонович проводил игуменью за калитку и, вернувшись, сказал:

— А я оце перед вашим приходом дюже страху набрался.

— Что же случилось? — спросил Лука простуженным голосом, сел на скрипучую табуретку у стены.

— Да… — Влас Пантелеймонович махнул рукой и рассказал, как его напугала свинья.

Лука взглянул на него исподлобья, промолвил тихо:

— Бывает… В ком есть страх, в том есть и бог.

Влас Пантелеймонович уселся на топчане, закашлялся, вытер слезившийся глаз, спросил:

— Ну, как мой сын там, в горах? Давно вы бачили его?

— Я недели две тому назад был у него, — соврал Лука. — Живет он со своими друзьями неплохо.

— И дочка с ним?

— Ксения?

— Да!.. Внученька моя!

— Была с ним.

— А чоловик ее?

— Кто такой?

— Андрей Матяш. Чулы про такого?

Дука почесал кончик носа, буркнул:

— Знаю я Матяша.

Старик уловил в его голосе раздраженность и злобу, насторожился. Лука заметил это, улыбнулся:

— С Матяшом мне не раз приходилось встречаться. Воинственный казак. — И вдруг объявил:. — Устал я сильно. Прилечь бы с дороги. А завтра потолкуем обо всем.

XII

Краснодольская проснулась рано. Утренний туман клубился в садах, дворах и на улицах. Калита возился с лошадьми, когда мимо его двора проскакало к центру станицы несколько конников. Вскоре по улице потянулась кавалерийская часть. Калита подошел к забору, стал приглядываться к верховым казакам. К нему подбежала Клава Белозерова. Переведя дыхание, она сказала:

— Это же бойцы 1-го Афипского полка! С ними должны быть и Левицкие, и Соня.

— Ой, лышенько! — всплеснула руками Денисовна, стоявшая у двери сенец. — Да где же они?

В голове колонны замаячило красное знамя, под которым на Кристалле ехал Демка Вьюн. Клава бросилась к нему и, не помня себя от радости, вцепилась в стремя, закричала:

— Дема, здравствуй!

Вьюн низко наклонился, подхватил ее одной рукой и на виду у всех казаков поцеловал, сказал улыбаясь:

— Жди меня сегодня в гости.

— А где же Соня, Витя? — спросила Клава.

Вьюн шмыгнул носом, указал рукою назад:

— Соня в обозе, а Витька у моста.

Туман постепенно рассеивался, а конница все шла да шла. Красные стяги пламенели над усталыми бойцами, горели, как жар, в утреннем влажном воздухе. Все заборы были уже унизаны казачатами, парнями и девушками; у ворот и калиток группами стояли старые и молодые, шумно приветствуя возвращавшихся с фронта бойцов Красной Армии.

Наконец показался эскадрон кавалеристов, среди которых был и Лаврентий Левицкий. Поросшее щетиной лицо его было припудрено пылью, припухшие красные глаза светились радостью. Следом за эскадроном ехал на Ратнике и Виктор.

На санитарной двуколке подъехала Соня. Соскочив на землю, она бросилась к Клаве, и подруги, плача и громко смеясь, начали целовать друг друга.

— Доченька, родная моя! — позвала Денисовна.

Увидев отца и мать, вышедших навстречу, Соня прянула к ним и, целуя их попеременно, повторяла сквозь слезы радости;

— Батя!.. Маманя!.. Как же я соскучилась по вас! Какое счастье, что вы живы…

Родители взяли ее под руки, повели во двор.