На заре

Лаврентий ехал по улице, то и дело кланялся станичникам, шарил взволнованными глазами по дворам, где все еще оставались следы разбоя хвостиковцев: сожженные хаты, сараи, амбары. А мысли его были уже дома. С нетерпением ждал он той минуты, когда остановится у родного двора и навстречу выйдет жена, широко откроет ворота.

На церковной площади кавалеристы выстраивались колоннами вдоль плетней и заборов. Лаврентий, проезжая мимо ревкома, увидел на парадном крыльце Норкина и Корягину, помахал им рукой:

— Привет, товарищи!

— Здравствуйте, Лаврентий Никифорович! — отозвался Норкин. — Задержитесь на минутку, дело есть.

— Не можу, Василий Афиногенович, — ответил Лаврентий. — Бачишь, я в строю.

— Ну хорошо, — сказал Норкин. — Потом встретимся.

* * *

Левицкие подскакали к своему двору, остановили коней у ворот. Жучка бросилась к ним с лаем. Виктор окликнул ее, и собака начала ласкаться, визжать от радости. Во дворе никого не было. Виктор слез с коня, открыл калитку, повел за собой Ратника. За ним поехал и отец, спешился возле хаты и, передав повод сыну, толкнул дверь, но она оказалась запертой. Виктор отвел лошадей в конюшню и, возвратившись назад, озабоченно спросил:

— Где же это маманя?

— Десь тут она, — промолвил отец. — Куда бы ей деваться. — Он взял ключ за наличником притолоки, отомкнул дверь.

К ним подбежала соседская девочка, пролепетала:

— А… а… бабуньки нема дома. О… о… оны на кошу пахают.

Лаврентий достал из походной сумки кусочек сахару, протянул девочке:

— Вот тебе гостинчик. Возьми, деточка.

Девочка, не спуская с него глаз, схватила сахар, спрятала за спину. Лаврентий ласково потрепал ее по плечу, и она пустилась со двора.

— Я съезжу на кош, — сказал Виктор.

— Поезжай, сынок, поезжай, — согласился отец, обводя свой двор и постройки растроганным взглядом.

Виктор торопливо подтянул у Ратника подпругу, махнул в седло, поскакал со двора. Лаврентий постоял в задумчивости у частокольчика, тянувшегося вдоль хаты, сел на завалинку, поставил карабин к стене. Жучка доверчиво положила голову на его колени, закрыла глаза Лаврентий машинально гладил ее рукой.

Прошло больше часа.

С улицы донесся скрип воза. Лаврентий резко поднял голову и увидел сына, въехавшего в калитку.

— А мать где? — поспешно спросил он.

— Вот, едут, встречайте! — Виктор указал назад, слез с Ратника.

Лаврентий торопливо открыл ворота, и Мироновна, сидя на возу, позади которого тянулась в налыгаче пара волов, запряженных в плуг, въехала во двор. Лаврентий снял ее с воза, крепко поцеловал в сухие, потрескавшиеся губы. Мироновна усталым движением руки поправила сползший платок на седой голове, промолвила:

— Значит, война закончилась.

Лаврентий поскреб затылок, пробормотал в усы:

— Не совсем, Паша.

Мироновна тяжело вздохнула и побрела к хате.

В воскресенье утром, 24 октября, на церковной площади толпились краснодольцы. Утреню правил поп Сосько, присланный из Екатеринодара в станицу на место погибшего Белугина.

На колокольне сидел звонарь, то и дело поглядывал на бугор, в ту сторону, откуда должна была появиться карета, посланная матерью Рафаилой в Кавказскую за Евсевием.

Карета наконец выплыла из-за бугра, и звонарь, не мешкая, зазвонил во все колокола.

Сосько вышел на паперть. За ним повалили прихожане.

Вскоре на улице, ведущей к площади, показалась карета. На облучке сидел Мирон с попом Ратмировым, а за ними, в кузове, — Евсевий и Александр.

Мирон ударил лошадей вожжами, подкатил к воротам церковной ограды. К викарию подошел Сосько, пожал ему руку, потом с почтением поклонился Забелину и Ратмирову.

— Мы у вас не будем задерживаться, отец Август, — озирая толпу любопытных краснодольцев, сказал Евсевий. — А если у вас есть какое-либо дело ко мне, то поедемте с нами.

— С удовольствием, — ответил Сосько. — Только минуточку. Я разоблачусь. — Он скрылся в притворе и, не заставив долго ждать себя, вернулся к карете, сел с Александром, заняв добрую половину сиденья, рессоры под ним жалобно скрипнули.

Лошади тронули. Колокола умолкли.

Переехав мост через Кубань, Евсевий вдохнул полной грудью душистый лесной воздух и, любуясь яркими красками осени, щедро положенными на каждое дерево, спросил:

— Ну, как вы себя чувствуете на новом месте, отец Август?

— Слава богу, ваше преосвященство, — ответил Сосько густым, рокочущим басом. — Не жалуюсь. Только с жильем не совсем устроился: вот скоро Корягина, жена погибшего председателя ревкома, должна выехать из станицы. Я тогда займу дом покойного отца Валерьяна.

— Ну, а паства? — поинтересовался Александр. — Как встретили вас прихожане?

— Слава богу, неплохо. Народ в этой станице приятный, богобоязливый.

— Это главное, — отметил Ратмиров.

— А вот у нас-то в монастыре до сей поры священника нету, — вмешался в разговор Мирон. — После смерти отца Фотия раза два аль три была служба… проводил ее отец Валерьян, как еще при жизни, а теперь прохлаждаемся: каждый сам по себе богу молится.