На заре

— Обязательно! — сказал Евсевий. — Сейчас это «Предупреждение к чадам православной веры»[790] размножается на стеклографе, и как только оно будет отпечатано, мы разошлем его по всем монастырям и церквам области, а вы, в свою очередь, размножите его здесь от руки и будете раздавать богомольцам.

— Но не всем, — предупредил Александр. — Только самым надежным, чтобы послание не попало в руки большевиков.

— Это мы уже знаем, кому дать, — промолвила мать Иоанна.

Ратмиров положил свои длинные руки на стол, сказал игуменье:

— Завтра же принимайтесь за агитацию, мать Рафаила. Пошлите побольше сестер в народ, пусть они будоражат людей, готовят массу к всеобщему восстанию против большевиков. — Он перевел взгляд на Сосько: — И вы включайтесь в работу, отец Август.

— За нами дело не станет! — махнула рукой мать Иоанна.

— Мы уже давно занимаемся этой агитацией, — заявила игуменья. — Всегда были, есть и будем на своем священном посту.

— Отец Фотий даже живота не пожалел своего во имя дела господня! — вздохнула мать Сергия.

— Господи Иисусе! — перекрестилась мать Иоанна. — Спаси и сохрани нас.

XIV

Совещание закончилось поздним вечером. Мать Иоанна проводила Александра и Ратмирова в отведенный им номер в гостинице, а игуменья с Евсевием прошла потаенным ходом к себе в келью, зажгла свет, сказала с обворожительной улыбкой:

— Вижу, вы очень устали, ваше преосвященство. Сию минуточку я покажу вам вашу комнату, — Она заглянула в трюмо, взяла подсвечник с горящей свечой и, направляясь к себе в спальню, пригласила: — Прошу, ваше преосвященство.

Евсевий последовал за нею. Игуменья заломила угол ковра, висевшего во всю стену, приоткрыла дверь:

— Проходите.

В тускло освещенной комнате Евсевий увидел богатую обстановку. Заметив в полутемном углу дверь, занавешенную портьерой, спросил:

— Там еще есть комната?

— Нет, это выход во двор, — пояснила игуменья. Вы будете им пользоваться.

— А этим… воспрещается? — Евсевий с улыбкой указал глазами на дверь, ведущую в келью игуменьи.

— Можно, но только с моего согласия, — игриво ответила игуменья и, помолчав, добавила: — Впрочем, как вам будет угодно… Для вас у меня нет никаких запретных ходов…

Евсевий тихо засмеялся и, наклонившись к самому лицу игуменьи, прошептал пылко:

— Все мы люди, все мы человеки… Грехов юности моей и преступлений не вспоминай, господи![791]

После сытного ужина они вышли в сад. На дворе совсем потемнело, и на юго-востоке уже поднималась громадная красно-бурая луна. В ее таинственных лучах сад выглядел чарующим.

Евсевий вдруг прижался щекой к щеке игуменьи. Она тоже прильнула к нему…

Но в эту минуту в саду раздались чьи-то шаги, и в аллее, залитой лунным светом, показалась группа монахинь. Игуменья отпрянула от Евсевия, с досадой подумала: «Черт их несет через сад! Не могли пойти по обходной дороге». Но делать было нечего. Как ни в чем не бывало она направилась с Евсевием навстречу идущим и, как только приблизилась к ним, спокойно объявила:

— Это наш новый владыка…

Монахини начали креститься, кланяться.

— А что это у вас в подолах? — поинтересовался Евсевий.

— Лесные ягоды, ваше преосвященство, — вразнобой ответили монахини

Евсевий обратил внимание на то, что у каждой монахини слишком уж большая «ноша» в подоле, протянул к передней руку, спросил:

— А отведать можно?

Монахиня подала ему веточку с ягодами ежевики:

— Вот самые свежие.

Евсевий бросил в рот несколько ягод, воскликнул:

— О, какая прелесть!..

— Идите, идите, сестры! — сказала игуменья монашкам. — А то вы устали…

Те бочком, бочком, одна за другой прошмыгнули мимо Евсевия и скрылись в тени сада.

«Негодницы! — в душе бросила им вслед игуменья. — И надо же было повстречаться с ними!..»

Евсевий взял ее под руку.

— Завтра я, видимо, не поеду в Кавказский миссионерский монастырь к отцу Варлааму, — объявил он. — Пожалуй, мне лучше направиться в Свято-Михайло-Афонскую Закубанскую пустынь[792]. А на обратном пути я с вами побываю у отца Варлаама.

— Можно и так, — согласилась игуменья. — Поезжайте прежде к матери Кирилле.

— Что представляет собой эта женщина? — поинтересовался Евсевий.

— Своевольная, привередливая старуха, — сказала игуменья. — Очень уж придирчива к подчиненным.

— А как проехать туда кратчайшим путем?

Игуменья помедлила немного, посоветовала:

— Пустынь стоит между Севастопольской, Даховской и Бесленеевской[793]. Туда будет верст сто пятьдесят, если не больше. А ехать лучше всего через Темиргоевскую, Дондуковскую и Ярославскую[794].

— Это значит, мне понадобится не меньше недели, — прикинул Евсевий.

— Да, пожалуй, — подтвердила игуменья.

— А каково ваше мнение о настоятельнице Покровского монастыря[795]? — спросил Евсевий.

Игуменья иронически усмехнулась:

— Мать Стефанида тоже с причудами. У нее в монастыре большие беспорядки. Монахини распутничают, никому не подчиняются.

— Не монастыри, а своеобразная Запорожская вольница, — не без огорчения заметил Евсевий. — И все это благодаря беспечному руководству епископа Иоанна. Везде, везде придется наводить порядки!

Они возвратились во двор. У башни их встретил Мирон.