На заре

— Так что ж, матушка, жилище уже готово?

— Да, брат, — ответила игуменья. — Комнатка в гроте готова. Будешь в ней жить и охранять богоявленную икону в кринице. Туда уже началось паломничество богомольцев.

Лука неодобрительно покачал головой.

— Мне бы тихое местечко, матушка, безлюдное. Сами понимаете, почему я очутился в ваших местах.

— Не беспокойся, брат, — сказала игуменья. — У иконки будут дежурить мои монахини. Твое дело — только ночная охрана криницы. Вот и все. А днем можешь не показываться людям. Из своего убежища будешь выходить лишь по ночам и в дни, свободные от посещения криницы богомольцами.

* * *

На левом берегу полувысохшей речушки, недалеко от хутора Драного, в складке каменистого берега, под густыми ветками вербовника находился небольшой грот. Перед ним — площадка, вымощенная кирпичом, от которой к кринице вела узкая тропа, посыпанная песком. Здесь росли чернотал, калина и красный берест[797].

Солнце еще не всходило, но заря уже ярко пылала на востоке, и легкий ветерок резвился в косматой росистой зелени, слегка прихваченной прохладным дыханием осени. Просыпались птицы, и звонкий их щебет оглашал весь лес.

На тропинке показались три темные фигуры. Они постояли на берегу, затем осторожно начали спускаться к гроту. Это были мать Иоанна, Лука и Мирон. Старуха вынула из кармана ключ, передала монаху. Тот отпер дверь, и все вошли в небольшую комнатушку. Справа стояла кровать с убранной постелью, у маленького окошка — стол, застланный клеенкой. В левом углу — плита, в правом — две иконы: богоматери и Георгия Победоносца. Перед ними — лампада. Мирон зажег ее.

— Ну как? — старуха взглянула на монаха.

— Хорошо! — одобрил Лука. — И пол из досок.

— Лучше обители и не надо, — добавил Мирон.

Мать Иоанна подняла ширмочку на миснике, прибитом к стене, сказала:

— А это для посуды и продуктов.

— Благодарствую, матушка, — поклонился Лука и тут же объявил: — А теперь я хочу в одиночестве помолиться богу.

Мать Иоанна простилась с ним, засеменила к выходу Мирон надел картуз, последовал за нею.

Лука снял с себя колпак, поправил патлы перед зеркальцем и, выждав немного, вышел из грота, спустился к кринице, над которой возвышалась с пятью арочными окнами и дверью небольшая шестигранная часовенка, увенчанная куполом с бронзовым крестом. По сторонам, под кручей, росли косматые ветлы, почти укрывавшие зеленью часовню. Лука заглянул в стеклянную дверь. Под потолком на противоположной восточной стене висела средней величины икона Марии-богородицы. Лука ухмыльнулся, покачал головой, подумал об игуменье: «Хитрая!.. Здорово придумала!» Затем напился родниковой воды, вытекавшей из криницы, находившейся внутри часовни, вытер тылом ладони усы и бороду.

К нему неожиданно подошли несколько старух, среди которых была и Василиса. Они поспешно перекрестились, упали на колени, начали бить земные поклоны Лука окинул их настороженным черным взглядом, пробормотал:

— Мир вам, добрые странницы.

Василиса подступила к нему, спросила:

— А вы кто будете тут?

— Я сторож, — ответил Лука. — Эту криницу буду беречь.

Старухи увидели иконку в часовне, закрестились еще истовее. Василиса озабоченно проговорила:

— Да тут и жертву не во что бросить.

— А что у вас? — оживился Лука. — Деньги? Давайте мне.

Богомолки вынули из-за пазух платочки, развернули их и, передав пожертвование монаху, снова принялись молиться. Лука сунул бумажки в карман, также сотворил молитву.

— Водички святой хотим почерпнуть из криницы, — обратилась к нему одна старуха.

— Это можно, — ответил Лука, указав на водосточную канаву. — Берите вон там. Только не мутите, святая ведь.

— Мы осторожно!

Старухи бросились к канаве.

«Дуры господни!» — усмехнулся Лука и направился к гроту.

* * *

Краснодольская готовилась к празднику Великой Октябрьской социалистической революции. Комсомольцы писали лозунги, плакаты, вывешивали их на стенах домов, сараев. Бабы белили хаты, подметали дворы.

Вечером под седьмое ноября Влас Пантелеймонович закрылся в своей комнатке. С улицы доносились песни, шум и гомон гулявшей молодежи. В этот вечер на душе у старика было как-то особенно тягостно.

В двенадцатом часу ночи кто-то осторожно постучал в дверь. Старик невольно вздрогнул, спросил тихо:

— Кто там?

— Это я — Нифонт! — донеслось снаружи.

Влас Пантелеймонович пустил монаха в комнату. Лука сел у столика, отодвинул от себя горевшую плошку.

— Вот видите, не забыл я о вас… навестить решил, — сказал он.

— Спасибо, отец Нифонт, спасибо, — прохрипел старик. — На свете не без добрых людей.

— А я сегодня у криницы встречался с вашими станичницами, — объявил Лука приглушенным голосом. — За святой водицей приходили.

— Знаю, — Влас Пантелеймонович, смахнув рукавом замасленной рубашки холодный пот, выступивший на лбу, и помолчав, спросил обеспокоенно: — О чем же они с вами балакали?

Лука бросил на него косой взгляд:

— А о чем, по-вашему, могли говорить со мной бабы?

— Да… я так… — замялся Влас Пантелеймонович, — Могет быть… эта Василиска… У нее такой длинный язык…