На заре

— Правильно! Геть всех богатеев!

— Хватит, насосались они нашей крови!

— Советская власть — бедняцкая власть!

Жебрак, приподняв руку, продолжал:

— Обстановка, которая сложилась у нас на Кубани в этом году, вам всем известна… — Голос его оборвался, и он повел глазами по площади.

К Калите, стоявшему у крыльца, неожиданно протиснулась Мавра, указала на свои ботинки и старое ватное пальто, плачущим голосом сказала:

— Спасибо вам, добрая душа, за эту обувку и одежину.

— Тихо, тихо, Мавруша, — предупредил ее Калита. — Бачишь, тут у нас собрание, то и проче

Мавра поправила на голове платок, медленно прошла мимо крыльца. Жебрак проводил ее долгим взглядом и снова заговорил:

— Выступая в станице Старощербиновской[822] на митинге и говоря о продразверстке и росте бело-зеленых банд на Северном Кавказе, Михаил Иванович Калинин[823] указал, что нынешний год можно разделить на три периода. К первому относятся апрель и май месяцы, когда мы пришли сюда с Красной Армией и принялись создавать свои рабоче-крестьянские аппараты. Этот период, в смысле общей политики на Кубани, характеризуется удивительной мягкостью со стороны Советской власти к тем неблагонадежным элементам, которые наполняли тогда нашу область. Мы, большевики, пришли сюда как освободители трудящихся масс Кубани.

Голос Жебрака гулко звучал в морозном воздухе, долетал до самых далеких уголков площади.

— Второй период, — говорил Жебрак, — характерен слиянием белых банд в черносотенную армию генерала Хвостикова. В этот период высаживаются врангелевские десанты на Кубани: в Сукко, под Анапой, на Таманском полуострове и в Приморско-Ахтарской. Белогвардейские офицеры, скрывавшиеся в горах и лесах Кубани, после разгрома деникинской армии, снова начали организовывать контрреволюционные отряды и примыкать либо к армии Хвостикова, либо к десантам Врангеля. В этот момент Советская власть была всецело занята подавлением контрреволюционных сил в нашей области. И, наконец, третий период. Мы закончили войну с панской Польшей, добили Врангеля в Крыму. Теперь мы стали полновластными хозяевами на своей земле и приступаем к выборам исполнительных комитетов Советской власти[824] на местах.

Краснодольцы дружно зааплодировали. Жебрак выждал тишину, подергал концы темно-русых заиндевевших Усов и продолжал с еще большей силой:

— Девятнадцатого ноября областной ревком, как вам известно, товарищи, вынес постановление о выборах в Советы… Сегодня по вашему Кавказскому отделу и начались выборы в исполкомы. Собрались и мы, чтобы избрать Краснодольский станичный Совет и председателя Совета. Ваши квартальные комитеты рекомендуют на пост председателя товарища Лаврентия Никифоровича Левицкого.

Над площадью полетели одобрительные выкрики:

— Давайте Левицкого!

— Хороший человек!

— Хозяйственный казак!

На крыльцо поднялся бравый старикан в черном залосненном чекмене и с суковатой палкой в руке, снял баранью папаху и, поклонившись станичникам, сказал хрипловатым голосом:

— Лавруха — наш казак, фронтовик. Знает он добре, что такое белые и красные. Раскусил в боях беляков треклятых, кляп им в рот, и до скончания дней своих будет стоять за Советскую власть. Правду я кажу, Никифорович, чи ни?

— Правду, дядько Карпо, правду! — отозвался Лаврентий.

Старик взмахнул шапкой:

— А раз правда, треба голосовать за Лавруху. Вот и вся недолгая.

Выступило еще несколько казаков. Они и хвалили Лаврентия, и упрекали за прошлые колебания, но неизменно утверждали, что он будет достойным председателем.

Приступили к голосованию. Над толпой вырос лес рук.

XXIII

Мать Сергия еще с вечера предупредила Луку, что к нему ночью, возможно, придут люди, которых надо приютить. Монах вначале хотел было отказаться, но из опасения разгневать игуменью согласился принять незваных гостей.

Первым пришел Бородуля. Лука из предосторожности не зажег света. Гость положил у печки свои сумки и, не выпуская карабина из рук, сел на табуретку, спросил:

— Кто же вы будете? Откуда?

— А разве вам мать-игуменья ничего обо мне не говорила? — в свою очередь спросил Лука. И, помолчав немного, добавил: — Оттуда же, откуда и вы.

— С гор? — оживился Бородуля. — Свой, значит? И не боитесь, что вас тут найдут?

— Меня в этих краях никто не знает, — заметил Лука. — Вот и решил побыть здесь до весны.

— Что же вы делали в горах? — поинтересовался Бородуля. — У Хвостикова служили или как?

— Видите ли… — замялся Лука. — Вы же знаете, что генерал Хвостиков в тех местах всех мужчин мобилизовывал. По мобилизации я и попал к нему.

— А тут чем занимаетесь?

— Святую криницу охраняю, — ответил Лука и как бы вскользь полюбопытствовал: — Ну, а что же вас привело сюда?

— Отца у меня в станице какая-то подлюга задушила — сказал Бородуля. — Хочу узнать, кто это сделал. Вот и пришел сюда с зятем.

Лука насторожился:

— И где же он — ваш зять — сейчас?

— В станице.

— Выяснить пошел насчет вашего отца?

— Нет, у него там свои дела. Жену его в бою Левицкий зарубил…

За дверью послышался скрип снега. Бородуля и Лука затихли. Кто-то постучал в окно. Игнат Власьевич взял карабин, окликнул:

— Кто?