На заре

— Откройте, — отозвался Матяш.

Лука отодвинул засов, и Матяш вошел в жарко натопленную комнатушку.

— Ну, собирайтесь, — сказал он тестю, — Скоро начнет светать… Поход мой неудачный.

Бородуля вскинул сумку за спину, повесил карабин на плечо, подал Матяшу его сумку.

— Ну, спасибо тебе, брат Нифонт, за приют, — сказал он монаху.

— Да поможет вам бог, — глухо ответил Лука.

Матяш резко обернулся в сторону монаха. Уж больно знакомым показался ему голос. Он достал зажигалку, чиркнул ею. Лука сунул руку в карман, сжал рукоятку нагана.

«Сейчас же, как только вспыхнет свет, прямо в упор тому и другому по пуле — и делу конец», — решил он. Но зажигалка не зажигалась.

— Брось чиркать! — шикнул на пего Бородуля. — Зачем огонь тебе?

— Хотел на хозяина поглядеть, — ответил Матяш, — Да, мабуть, весь бензин вышел.

«Слава богу, пронесло!» — облегченно вздохнул Лука.

Бородуля и Матяш покинули сторожку. Они направились в лес, засыпанный глубоким снегом.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

I

Наступил 1921 год.

Медленно разгоралось новогоднее студеное утро. Закутавшись в снежную шубу, Краснодар прижался на излучине к берегу Кубани, закованной в ледяной панцирь, сладко дремал на зорьке, дышал горячими трубами, и клубы дыма ползли над ним тяжелыми черными шлейфами. Мороз сковал и камни, и землю. Сыпал густой, как серебряные опилки, мелкий снег. Ветер наметал сугробы, вихрился на улицах и плошадях, в садах и парках. Казалось, город совсем не думал просыпаться

Но вот легкие сани, покрытые рваной, затасканной полостью[825], проложили на пушистом снегу безлюдной улицы Красной две глубокие колеи. Пересекая улицу Гоголя, извозчик покосился из-под нахлобученного треуха на большой кумачовый лозунг, вывешенный над порталом Зимнего театра[826], по слогам прочел:

ПЛАМЕННЫЙ БОЛЬШЕВИСТСКИЙ ПРИВЕТ

ДЕЛЕГАТАМ ПЕРВОГО СЪЕЗДА СОВЕТОВ

КУБАНО-ЧЕРНОМОРСКОЙ ОБЛАСТИ!

Он ударил лошадь вожжами, сказал:

— Значит, нынче можно подзаработать! Трамваи-то из-за снежных заносов не ходят.

Глухо, словно сквозь вату, проревели утренние заводские гудки.

Тротуары постепенно заполнялись трудовым людом, спешившим на работу. А через полчаса вся улица была забита народом. Появились юркие разносчики газет. Шныряя между прохожими, они наперебой кричали:

— Читайте сообщение об открытии в Краснодаре Первого съезда Советов!

На Пролетарской улице показалась колонна кавалерии. Впереди в золотисто-багряных лучах восходящего солнца реяло красное знамя. Рядом со знаменосцем гарцевал на тонконогом скакуне Воронов, возвращавшийся с врангелевского фронта.

У гостиницы «Европа» конники свернули вправо, потянулись бесконечной лентой по Красной, направляясь в казармы, расположенные на северной окраине города.

Митрофан осадил иноходца, купил у разносчика газету «Красное знамя» и, проскакав к голове колонны, передал ее своему командиру. Воронов прочел на первой странице:

— «Сегодня открывается Первый съезд Советов Кубано-Черноморской области.

Избранники трудящихся городов и станиц собираются, чтобы выработать план восстановления разрушенного хозяйства нашего края.

Нога в ногу с рабочими и крестьянами всей Советской России трудовая Кубань пойдет на борьбу с разрухой, голодом и нищетой».

Взгляд Воронова скользнул по передовой статье, в которой говорилось:

«Наступил момент, когда рабоче-крестьянские массы Кубани, собравшиеся на съезд, в лице своих представителей должны заложить фундамент под всю ту организационную работу в области советского строительства, которая проделана в течение девяти месяцев существования Советской власти на Кубани».

Митрофан радостными глазами глядел на каждый дом, на линии телеграфных проводов, отягощенных снегом, на сверкающие на солнце стекла витрин, и ему казалось, что все это на главной улице выглядело иначе, лучше, чем два месяца тому назад. Душа его ликовала, была охвачена каким-то торжественным чувством.

Вскоре голова колонны миновала рынок[827]. У ворот казармы Воронова встретили Ковтюх, Балышеев и Виктор Левицкий.

— Здравия желаю, товарищи! — крикнул Воронов, слез с коня и, передав повод ординарцу, энергично пожал руки встречающим.

Прошли в канцелярию. В кабинете начальника их уже ждали Левандовский и Соловьев.

Поздоровавшись, Левандовский весело спросил:

— Что ж, с Врангелем, значит, покончили?

— И с Врангелем, и с Пилсудским, — ответил Воронов.

* * *

Вечером у Зимнего театра было людно. То и дело на извозчиках подъезжали делегаты.

На мраморной лестнице Лаврентий увидел Черноуса, схватил его за руку:

— Василий Иванович, сколько лет, сколько зим!

Черноус удивленно округлил глаза, затем обнял Левицкого за плечи, и они по-приятельски горячо расцеловались.

— Оце так стория! — не смог успокоиться Лаврентий — Кто б мог подумать, что тут встренемся! И ты, стало быть, на съезд приехал?

— А то как же, — подмигнул Василий Иванович. — Со старухой я тут.

— Це б то, куда иголка, туда и нитка, — поднимаясь в фойе, сказал Лаврентий.

— А вот и старушка моя! — воскликнул Василий Иванович.