На заре

Лаврентий сидел в президиуме между Черным и Атарбековым, слушал оратора и взволнованно вглядывался в сосредоточенные лица людей, собравшихся в зале театра. Вот он остановил взгляд на Викторе. «Не видать бы мне всего этого. Так, мабуть, и остался бы в чужом лагере, погиб бы не за цапову душу[828], — промелькнуло у него в голове. Он отыскал глазами Жебрака, сидевшего во втором ряду с Соловьевой, мысленно произнес: — Спасибо тебе, Николай Николаевич, за добрые советы! Большое спасибо! Всем спасибо: и сыну, и покойному батьке…»

Шкрумов внимательно прислушивался к каждому слову докладчика. То, о чем говорил Полуян, находило в сердце Ивана Степановича отзвук, как нечто кровно связанное с его жизнью и судьбой.

Полуян перешел к экономическому положению Кубани:

— Язык цифр говорит о непрерывном укреплении и росте экономической мощи Советской Республики. В семнадцатом году было собрано пятьдесят миллионов пудов хлеба. В восемнадцатом — девятнадцатом годах голодающим рабочим центра и севера предоставлено было сто миллионов пудов. В девятнадцатом — двадцатом годах мы собрали двести миллионов! А в нынешний заготовительный сезон должны собрать не менее четырехсот миллионов пудов! Шестьдесят пять из них страна ждет от Кубани.

Черноус взглянул на жену:

— Как думаешь, старушка, потянет Кубань такое? Что-то дюже богато.

— Потянет! — убежденно ответила Феодосия Тихоновна. — Где же еще есть земли родючее, чем наша, кубанская.

Полуян отпил воды из стакана, снова устремил серые, сверкающие глаза в зал:

— Наши возможности неисчерпаемы. Природа будет служить свободному народу, отдаст нам все свои богатства. Сейчас в Москве разрабатывается план электрификации всей страны.

Среди делегатов пролетел шумок: «ГОЭЛРО[829]! ГОЭЛРО!..»

— Владимир Ильич Ленин назвал этот план «второй программой партии». Перед трудящимися нашей области стоят боевые задачи, — продолжал Полуян. — Самая главная из них — это выполнение разверстки на хлеб. Мы должны сделать все, чтобы страна получила от нас шестьдесят пять миллионов пудов!

— Кубань не ударит в грязь лицом!

— Будет хлеб!

Феодосия Тихоновна обернулась к мужу:

— Слышишь?

— Будет хлеб! — уверенно сказал Василий Иванович. — Слово казаков твердое!

II

7 января, на второй день, в три часа, съезд Советов продолжил свою работу. Первым выступил Галактионов. Он охарактеризовал те условия, в которых протекала десятимесячная деятельность ревкома. Условия эти были чрезвычайно сложными. Ревкому все время приходилось быть начеку и принимать меры для предотвращения высадки новых вражеских десантов на Кубани. Сильно мешали работе ревкома бело-зеленые банды. Остро ощущался недостаток в опытных работниках, тем более что здесь, на Кубани, пришлось иметь дело с той контрреволюцией, которая бежала сюда почти со всей центральной России во время отступления Деникина и в основном осталась здесь после его бегства за границу.

Особое место в своем докладе Галактионов уделил отношению революционного комитета к тем, кто еще скрывался в плавнях и горах.

— Рассматривая бело-зеленых как заблудившихся и обманутых, — говорил он, — ревком все время старался воздействовать на них увещеванием и неоднократно призывал возвращаться к мирному труду, обещая полное прощение. Таким образом, наша политика была чрезвычайно мягка и гуманна к бело-зеленым, и сейчас ревком снова дал срок для того, чтобы бело-зеленые одумались и сложили оружие. Эти заблудившиеся люди должны в конце концов понять, что теперь, когда советизация области увенчалась успехом, бороться против народной власти — безнадежное дело..

В перерыве Соловьев с женой вышли в фойе, где уже было полно народу. К ним присоединился Атарбеков.

— Ну как, Анна Назаровна, довольны вы новым постом своего супруга? — спросил Атарбеков.

Аннушка недоуменно взглянула на мужа:

— Каким постом?

— Прости, Аннушка, я еще не успел сообщить тебе… — улыбнулся Геннадий Иннокентьевич. — Меня назначили начальником особого отдела.

Аннушка обернулась к Атарбекову:

— А вы?

— Москва направляет меня в Армению, — ответил тот. — Завтра утром вылетаю в Баку.

— Жаль, — сказала Аннушка. — Мы все привыкли к вам. Не знаю, сможет ли Геннадий справиться с работой в особом отделе. По-моему, тут надо иметь определенное призвание.

— Нет, Анна Назаровна, дело не в призвании, — с улыбкой возразил Атарбеков. — Просто нужно всей душой, всем сердцем быть с народом.

К ним подошел Юдин, взял под локоть Атарбекова

— Только что мне сообщили из Гривенской, что Рябоконь совершил зверский налет на хутор Лебеди.

— Мерзавец! — нахмурился Атарбеков. — Семнадцатого декабря налет на Петровскую, теперь — на Лебеди. Надо кончать с ним.

После перерыва начались прения. Первым взял слово Оглобля. Громадная, широкоплечая фигура его в вылинявшей гимнастерке с надраенными медными пуговицами нависла над трибуной. Черные курчавые волосы и вьющаяся борода придавали его смуглому, рельефному лицу суровый, непреклонный вид. По залу пронесся сдержанный шумок: «Это тот, которого бандиты привязывали к скале…»