На заре

Оглобля наморщил шишковатый лоб, нахмурил вихрастые брови, неторопливо начал:

— Я хочу сказать о той промашке, товарищи, которую мы допустили в своей работе среди населения наших станиц, хуторов и аулов. Приведу пример. Мне привелось побывать в плену у бандита Волошко, на Куве. После «суда» меня распяли на лобовине скалы. Провисел я там весь день. А ночью, когда силы стали меня покидать, ко мне приполз человек из шайки бандитов, по фамилии Матяш Андрей, и ослобонил меня. Не знаю, бедняк он чи середняк. Но понял одно это честный человек, которому беляки заморочили голову. Я посоветовал ему вернуться домой, а он заявил в ответ: «Был я врагом Советской власти, врагом и останусь до гроба». Почему он говорит такое? Да потому, что не растолковываем мы людям как следует, за что борется Советская власть. Наслушались такие, как он, брехни от буржуев, понатворили преступлений и боятся теперь выйти на правильную дорогу. А сколько таких в бандах? Да не посчитать! Надо нам работать с каждым человеком. Только тогда мы сможем вернуть к честной жизни многих из тех, кто еще скитается в бандах.

Делегаты дружно зааплодировали.

Черный предоставил слово Лаврентию Левицкому. Тот нерешительно поднялся на трибуну, повел глазами по затихшему залу.

— Мне дюже понравилось выступление председателя Совета станицы Передовой, — сказал он. — Верно, много еще обдуренных людей. Был и я таким, чего греха таить. Не попадись мне в свое время вон тот человек, — Лаврентий указал на Жебрака, — я, пожалуй, был бы тоже там, где зараз находится Матяш Андрей, про которого нам только что рассказал Наум Трофимович. Сурьезно… Туман у меня тогда был в голове. А вот помог добрый человек ослобониться от того тумана, и зараз у меня голова чиста от всякой мути. Да, факт на лице! Поэтому я тоже за то, чтобы шире развернуть большевистскую агитацию в станицах и хуторах. Оце и все!

Он смущенно кашлянул и занял свое место в президиуме.

На сцену поднялся Шкрумов.

III

Раннее безоблачное утро. Город Новороссийск давно уже проснулся, и жизнь в нем била ключом. У причалов Цемесской бухты, где теснились суда, сновали, как муравьи, грузчики. Не умолкал скрежет лебедок, лязг цепей, гул моторов.

На фоне лазурного северо-восточного небосклона в сизой дымке величественно возвышались горы.

Полуразрушенный цементный завод сиротливо ютился на берегу моря, не дымил высокими трубами. Его железобетонные корпуса угрюмо глядели разбитыми окнами. Война оставила на куполах, башнях и крышах завода глубокие раны. Лишь волны без умолку плескались у каменных заводских причалов, у одного из которых стоял «Эльпидифор». Команда его из 105 человек была в сборе, принимала на борт военный груз.

Колот находился на капитанском мостике и наблюдал за работой матросов. Остроносое его лицо после ранения в Камышеватской все еще было бледным, но глаза по-прежнему поблескивали задорно, живо. Старшина Рыбин распределял грузы на палубе и в трюмах. На его бушлате сиял недавно полученный орден Красного Знамени. Матросы с уважением поглядывали на грудь старшины. Новички интересовались, за что наградили Рыбина.

— Это ему дали за спасенный хлеб в Камышеватской! — ответил старослужащий.

К концу погрузки на судно прибыло 250 демобилизованных моряков. Сюда же после излечения от контузии прибыл и Аншамаха, чтобы доплыть до Анапы, а оттуда уже направиться в Приморско-Ахтарскую. На нем была старая шинель, туго схваченная солдатским ремнем, и буденовка с опущенными концами подбородника. На ногах — английские ботинки и серые шерстяные обмотки Появления его на судне никто не заметил. Остановившись у люка в машинное отделение, он задумчиво глядел на северо-восток, туда, где сияли горы в медной окалине, точно плавясь в золотистых лучах солнца.

— А ты откуда, служивый? — проходя мимо него, спросил Глыба.

— Из лазарета, товарищ комиссар, — ответил Аншамаха. — Предписание у меня, это самое… на ваше судно. — Достав из внутреннего кармана шинели бумагу, он подал ее Глыбе, добавил: — В Анапу мне.

Глыба пробежал глазами предписание, улыбнулся

— Значит, домой едешь. Это хорошо. За хозяйственные дела надо браться.

Матросы тащили мешки, ящики, тюки, складывали их штабелями около пушек и крупнокалиберных пулеметов.

— Орудия не заваливайте! — крикнул им Рыбин.

— На что они теперь? — послышалось в ответ. — Войне крышка. Три свободных — и хватит.

Рыбин хотел было заставить моряков освободить еще две пушки от завалов, но в это время его вызвали в трюм, где размещались демобилизованные моряки.

Аншамаха устроился на тюках около лебедки, развязал сумку, принялся за еду.

Вскоре подготовка к отплытию была закончена. Колот приказал сниматься с якоря.

Из машинного отделения донесся могучий гул сердца корабля, у гребного винта зашумела вода. Проревел гудок, и судно медленно отвалило от причала.