На заре

Белов молча развел руками, взглянул на Орлова. Тот, заметив его замешательство, ответил:

— Нет. Десант пока не предвидится… — И добавил: — Мы пришли сюда по заданию генерала Улагая.

У Волошко на лбу выступила холодная испарина. Он медленно вытер ее ладонью, тяжело опустился на стул, спросил упавшим голосом:

— Як же это надо понимать?

— А так… Сами будем готовить восстание…

— Сами? — Волошко уныло покачал головой. — Что-то у нас уже третий год ничего не получается.

— Ну, я бы этого не сказал! — возразил ему Забелин, — Сейчас в станицах вспыхивают бунты.

Волошко не стал спорить. Он позвал жену, велел ей приготовить ужин. Домна молча вкатила сырно[905], поставила его посреди пещеры, нарезала хлеб, начала наливать в глиняные миски борщ. Волошко достал из шкафчика четверть самогону, сказал:

— Раздевайтесь, дорогие гости! Будем вечерять.

Забелин расстегнул пояс, снял с себя тулуп, и Волошко увидел на нем черную рясу и большой крест на груди. Забелин помыл руки, заглянул в зеркало.

Из боковой комнаты вышли Валентина Волошко и Антонина Демьяшкевич, поздоровались с офицерами. Белов удивленно вскинул брови, воскликнул:

— О-ба! Лесовичка! Какая приятная встреча. Дай я обниму тебя на радостях.

Антонина легонько оттолкнула его от себя.

— Не балуй, господин полковник, а то я теперь острая. — Кокетливо прищурилась и вместе с Валентиной вышла из пещеры.

От борща шел аппетитный дух. Волошко наполнил стаканы самогоном. Ковалев хлопнул попа по спине тяжелой рукой, крякнул в усы:

— Ну что, батька, выпьем?

— И подзакусим, Пуд Пудович, — согнувшись чуть ли не в дугу, хихикнул Забелин, — Страсть, как я проголодался.

— А я целую неделю могу не есть — и ничего! — прихвастнул Козликин.

Орлов махнул рукой:

— Не бреши, Парамон Маркелович! Ты же всю дорогу скулил, что у тебя в пузе шакалы воют.

— То я для красного слова, Евдоким Харитонович, — отозвался Козликин, поглаживая длинные усы и облизываясь. — Люблю, знаете, красноречие. Вот и шутил. У меня слово — олово!

Сели вокруг сырна. Забелин перекрестился на почернелый образ матери божьей, занял низенькую скамейку между Беловым и Ковалевым, поболтал ложкой в своей миске: борщ показался ему жидковатым. Он скользнул голодными глазами по другим мискам: в некоторых виднелись куски мяса.

«А у меня инно картошка одна другую догоняет», — с досадой подумал Забелин.

В комнату вбежал Поплий, закричал:

— Вы поглядите, кто к нам едет!

Офицеры бросились к дверям.

Но вскоре вернулись, и Орлов спросил:

— Как, господа, может быть, подождем, пока подъедет князь Дудов?

— А чего ждать? — возразил Забелин. — Борщ совсем остынет.

Все снова заняли свои места за столом.

— Ну, будем живы, други! — Волошко поднял стакан, залпом выпил самогон и, крякнув от удовольствия, вытер губы, взял ложку. Выпили и остальные.

— Да, борщок что надо! — похвалил Забелин. — Давно я не ел такого…

В занавешенной медвежьими шкурами двери остановился князь Дудов, снял баранью папаху, низко поклонился собравшимся.

Волошко поднялся ему навстречу, гостеприимно пригласил к столу. Дудов стоял как вкопанный и, словно не слыша приглашения, вдруг объявил:

— С недоброй вестью прибыл я, господа офицеры! На Марухском перевале[906] чекисты схватили полковника Крым-Шамхалова и по решению Чрезвычайного военнополитического совещания расстреляли в Теберде.

Забелин оторопело перекрестился, пробормотал:

— Царствие ему небесное.

Офицеры встали, почтили память Крым-Шамхалова молчанием. Волошко налил в стаканы самогона, сказал:

— Выпьем, други, помянем полковника.

* * *

Шкрумов остановился у станичного Совета, спросил у казака, курившего на крыльце цигарку, где председатель. Казак ответил:

— Дома… Заболел, что ли.

Шкрумов поправил винчестер за спиной, направился домой. На улице ему встретился станичник. Указав на зайцев, спросил:

— Что ж так мало, Иван Степанович?

— Всяко бывает, — не останавливаясь, бросил через плечо Шкрумов.

С южной окраины станицы донесся крик бегущего человека. Шкрумов оглянулся. Человек махал руками, отчаянно взывал к станичникам:

— Братцы, помогите! Банда угнала мою подводу в горы!

Из станичного Совета выскочило несколько вооруженных чоновцев. На улице собралась толпа казаков.

«Теперь ищи-свищи ветра в поле», — подумал Шкрумов и зашагал по улице к своему двору.

* * *

Поздно вечером кто-то постучал в закрытое окно дома Оглобли. Наум Трофимович лежал на кровати в одном исподнем, читал газету. Варвара подошла к окну, спросила:

— Кто там?

— Выдь сюда, — отозвался снаружи мужской голос

Варвара обратилась к мужу:

— Наум, кто-то кличет.

— Ну, выйди, — сказал он, не отрываясь от газеты.

Варвара накинула на голову платок, нырнула в сени и едва открыла дверь, как вошли пять бандитов во главе с подъесаулом Минаковым. Оглобля, услышав незнакомые голоса, выхватил из-под подушки наган, направил в сторону кухни.

— Где Наум Трофимович? — миролюбиво обратился Минаков к хозяйке, застывшей у печки.

— Его нету дома, — слезно промолвила Варвара.