На заре

— Да вы что? — глядя на всех испуганными глазами, с трудом промолвил он. — Вздумали шутки шутить?

— Ты не нервничай, — силой усадил его Лаштбега, — Погодь трошки.

— Вот что, — обратился Козликин к хозяину. — Ты, как член станичного Совета, расскажи нам о статистических данных, сколько казаки в Преградной посеяли в нынешнем году? Какая экономика вашей станицы?

— А мне-то откедова все это известно? — дернул плечом хозяин. — Я же не занимаюсь этими делами!

— Так… — протянул Козликин, вычерчивая пальцем восьмерку в воздухе. — А сам сколько посеял?

— Две с половиной десятины озимой, — ответил хозяин, — а полторы думаю засеять яровыми и пропашными.

— Чего ж так мало? — поинтересовался Ковалев.

— Как мало? — Хозяин остановил на нем вопросительный взгляд. — У меня столько надельной земли. Две десятины на меня и две на жену. А при царе я имел только три.

— Значит, при царе жилось хуже? — спросил Дудов.

— Выходит, так.

— Мм-да! — тяжело перевел дух Белов. — Понятно… И сплеча ударил наганом хозяина по голове. Тот свалился на пол.

Женщина подняла отчаянный крик, бросилась к двери, но ей преградили дорогу, сбили с ног. Забелин выдернул из-за пазухи большой крест с распятием, благословил расправу.

Забрав все продукты и лучшие вещи, бандиты прибили на заборе воззвание к кубанцам, направились к Бесстрашной[909].

Въехав в станицу, Белов сказал:

— Братцы! Здесь живет некий Хватов. Он недавно возвернулся из-за границы, но с нами отказался работать. Давайте заглянем и к нему на минутку.

Банда проехала по улице квартал, свернула за угол, остановилась у двора казака Хватова. Белов спрыгнул с тачанки и вместе с Орловым скрылся за домом. Послышался лай собаки, потом приглушенный крик.

Белов вышел на улицу.

— Готов! — Он сел на тачанку. — Теперь к центру.

Бандиты заскочили в Совет, убили там старшего милиционера, дневального и только после этого покинули станицу.

В Упорную они въехали с революционной песней. Налетели на исполком, разгромили его и тут же принялись за грабеж потребительской лавки. Ковалеву принесли бутылку водки. Он выпил, вытер усы ладонью, схватил факел и, петляя по улице, побежал поджигать хату милиционера.

Из Упорной бандиты двинулись на Баталпашинск. По пути заскочили в хуторок. На окраине в хатенке гуляла молодежь. Ковалев с тремя казаками въехал во двор. Парни и девчата, увидев их, оборвали пение. Ковалев вошел в комнату, промычал:

— Ну… чего таращитесь на меня, як бараны на новые ворота? Пойте!

Пошатываясь, Ковалев шагнул к смазливой дивчине, взял ее за подбородок и, глядя ей в черные глаза, спросил:

— Тебя як зовут?

— Анна, — ответила та.

— А фамилия?

— Пшеничная.

Ковалев взял девушку под руку, вывел из хаты и что-то шепнул ей на ухо. Она отшатнулась от него:

— Да вы шо, дядько, белены объелись?

Ковалев силой усадил ее на коня и увез за хутор. Вернувшись через полчаса, он объявил всем, что отныне Анна Пшеничная — его жена.

В Упорную со своим отрядом прибыл и полковник Окороков, действовавший в Баталпашинском отделе. Увидев Ковалева[910], он спросил:

— Так ты, значит, господин полковник, успел уже и жениться? Где ж твоя жена?

— В хате скигле[911], — буркнул Ковалев, закуривая. — Хай трошки поплаче.

— Ну, а у вас как дела? — поинтересовался Белов.

Окороков поскреб затылок.

— Хотел я в Армавирский отдел проскочить, повстречаться с полковником Пржевальским, да у него сейчас дела неважные. Воронов с двумя полками гонит его.

— Где же сейчас Воронов?

— Пожалуй, до Отрадной дошел.

В одном из конников Окорокова Забелин вдруг узнал Демиденко, воскликнул обрадованно:

— О, кого я вижу! Как вы сюда попали?

— Очевидно, так же, как и вы, отец Александр, — невесело ответил Демиденко.

* * *

Дудов простился с Беловым и вместе с Забелиным и Козликиным поскакал к Передовой. Наступала ночь. В небе засиял серебряный серп полумесяца. У Исправной, за мостом через Большой Зеленчук, Забелин расстался со своими спутниками, направился в сторону Зеленчукской.[912] Верстах в пяти от станицы он увидел на дороге в предрассветных сумерках верховых, хотел скрыться в кустах, но было уже поздно. Его заметили, донесся громкий окрик:

— Стой! Ни с места!

Забелин в страхе перекрестился, прошептал:

— Помоги мне, господи!

Несколько всадников окружили попа.

— Кто такой? — обратился к нему старший.

Забелин сразу узнал по голосу Минакова, и горло у него перехватило, точно веревкой. Он молчал. Подъесаул заглянул ему в лицо, злорадно протянул:

— Да это же наш старый приятель! Куда путь держите, батька?

Губы у Забелина запрыгали, и он с трудом вымолвил:

— В монастырь, в монастырь, господин подъесаул.

Минаков указал на юг:

— Сюда, в Зеленчукскую пустынь[913]?

— Нет! — задыхаясь от страха, прохрипел Забелин. — В Спасо-Преображенский! На покаяние души…

— Тоже губа не дура! — захохотал кто-то из казаков. — К монашкам, значит!

Минаков обратился к своим конникам:

— Ну как, братцы? Отпустим святого отца к монашкам? Простим то, что он предал нас Белову, и то, что мы из-за него потеряли семерых лучших своих товарищей?

— Да я… Да я… — слезно залепетал Забелин. — Не предавал.