На заре

— После смерти епископа Иоанна Евсевий заявил нам на церковном совете: «Я настоятель собора». А отец Делавериди и спрашивает у него: «А я кто?» Евсевий ответил ему: «Протоиерей кафедральный».

Из дальнейших опросов выяснилось, что убеленный сединами купец значительно преумножил свои богатства за счет церкви, аккуратно молился и среди попов слыл набожным человеком. В действительности его внешняя набожность была направлена на то, чтобы извлечь побольше материальных выгод для себя. Приказал, например, ему епископ устроить в соборе настоятельское место, он и устроил.

— А полагается ли это по канонам? — спросил прокурор.

— Не знаю, — пожал плечами Лопатин. — С Евсевием разговоры у нас были официальные, служебные: по делам денежным и церковным оборотам.

— То есть вы смотрели на церковь как на торговое предприятие, что ли? — заметил прокурор.

— Выходит, так, — ответил Лопатин.

Начался допрос обвиняемого Назаренко. Седоусый, взъерошенный, нервно подергивая воротник изрядно поношенного кожушка, он робко огляделся по сторонам и рассказал суду, как спорили святые отцы за право владеть ключами от собора после смерти епископа Иоанна.

— Почему же священники так рьяно боролись за это право? — спросил у него Дроздов.

Назаренко молча развел руками.

— А кто заводил споры? — добавил Белоусов.

— Известно кто: поп Ратмиров. Уж он так говорил, так говорил, инда на глазах слезы выступали.

— О чем же он говорил?

— О сотворении мира, близком конце света, об антихристах…

Его прервал прокурор:

— Почему же попы сначала верили Ратмирову, а потом пошли против него?

Назаренко почесал затылок:

— А чума их знает! Они с высшим образованием, а я три класса низшей школы не окончил!

— Каноны знаете?

— Никогда и не читал.

— Православный вы?

— Родители были православными, и я по их вере. — Назаренко снова почесал затылок, добавил невнятно: — Толком не ведаю, православный я или раскольник. Ничего не ведаю, темные мы люди.

Председатель суда вызывает следующего подсудимого. Со скамьи поднимается парень в дедовском рваном кожухе.

— Обвиняемый Савченко, расскажите суду: какая у вас была связь с епископом Евсевием? — спросил Дроздов.

Парень смахнул пот со лба, начал, заикаясь.

— Да я ото… жена у меня крутила… баловалась с другими мужиками… Ну, мне ее и не надо… Я подыскал себе другую. Решил развестись. Пошел к одному попу, чтобы нас по закону, как следовает, развели, а они — сегодня-завтра приходи. Я тогда пошел до епископа и говорю ему: так и так, разведи нас, владыка. Ну, знаете, несмелый я. Для храбрости взял да и выпил, чтобы не робеть перед ним. — Он указал глазами на Евсевия, сидевшего за барьерчиком с потупленной головой, шмыгнул носом и продолжал: — А он тоже… не спешил… Потом стал мне поручения всякие давать: пойди то туда, то сюда. Я и ходил.

Из его дальнейших показаний выяснилось, что в набат бил сын Голубятникова, домовладельца, у которого Советская власть отобрала самый лучший дом в Краснодаре, и что на члена комиссии по изъятию церковных ценностей первым набросился Романенко.

— А вы знаете Романенко? — задал вопрос судья.

— Как же не знать, — усмехнулся Савченко. — Известный богач. На Кубани он, почитай, главный лесопромышленник.

После допроса некоторых свидетелей дневное заседание областного суда закончилось.

XXVIII

Вечернее заседание суда над кубанскими тихоновцами[917] началось с допроса члена церковного совета Лиманского, долгое время находившегося под влиянием религиозного дурмана. Отвечая на вопросы судей, он сказал:

— Объявив себя кубано-черноморским епископом, отец Евсевий решил принимать священников по анкете. А те взбунтовались, начали говорить, что если они подпишут эту анкету, то для них будет смерть… В конце, концов я увидел, что суть дела не в старой и новой церкви, а лишь в коммерческом расчете. Многое мне стало понятным. Почему, например, дьявола рисуют с хвостом, когда бес — лишь отвлеченное понятие о злом начале.

В зале раздался смех.

— Да, многое открылось мне в бытность мою членом церковного совета, — продолжал Лиманский. — Святые отцы далеко не святые! Сколько среди них пьяниц, стяжателей, развратников! Занимаются сплетнями, интригами, доносами. Все это пошатнуло мою прежнюю горячую веру в бога.

— Что же дает религия трудящимся? — спросил у него Белоусов.

— Кроме зла — ничего, — ответил Лиманский.

— И все же люди верят.

— Верят потому, что не знают правды. А вот окунулся я в гущу церковной клоаки, увидел, что творится там, и «поломался» в вере.

Председательствующий вызвал Пышную. На вопрос, чем объясняются ее частые визиты к епископу Евсевию, она ответила:

— Чисто деловые связи.

— Только ли деловые? — поинтересовался прокурор.

Лицо подсудимой пошло красными пятнами.

— Для меня епископ — служитель бога, и я преклонялась перед ним, как перед святыней, — продолжала она дрожащим голосом.

— А вот говорят, что Евсевий водил к себе любовниц, — заметил член суда. — Правда это?

— Говорить можно что угодно, — дернула плечом Пышная. — Клевета это.