На заре

— Не бреши, иуда! — гаркнул Минаков.

— В расход его! — подхватили яростные голоса.

Сложив руки на груди, Забелин заскулил:

— Не погубите, братия! Христом-богом молю!

Его стащили с лошаденки, отобрали саблю и револьвер, висевшие под рясой.

— На скалу его, братцы! — распорядился Минаков.

Казаки подхватили попа под руки, поволокли на гору, возвышавшуюся на правом берегу Большого Зеленчука. Забелин упирался, снова и снова отчаянно молил о пощаде, наконец упал, начал, как полоз, извиваться по земле.

Солнце уже поднялось над горизонтом, золотило верхушки гор. Забелин, съежившись и дрожа, лежал на голом камне. Минаков остановился у стремнины, заглянул в пропасть. Далеко внизу торчали острые камни, свирепо шумела река. Между камней появилось стадо диких кабанов, которые, видимо, спешили на водопой…

Минаков махнул рукой. Казаки схватили попа за руки и ноги, поднесли к обрыву и, раскачав, бросили в бездну. Дикий вопль огласил молчаливые горы, и Забелин, распластавшись в воздухе, быстро уменьшаясь, полетел вниз, на острые зубья камней.

XXVII

Над Краснодаром бродили тяжелые дождевые тучи. У кинотеатра «Мон-Плезир»[914] собралась огромная толпа граждан. Здесь, в зрительном зале, уже второй день шел судебный процесс по делу о контрреволюционной деятельности большой группы кубанского духовенства, во главе которой стоял Евсевий Рождественский[915]. Толпа гудела. Все с нетерпением ждали, когда по улице Красной поведут подсудимых. На тротуарах цепью стояли милиционеры, сдерживали натиск собравшихся.

Наконец у Белого собора под конвоем чекистов появилась небольшая группа священников в черных рясах. Она медленно приближалась к кинотеатру. То там, то здесь старухи падали на колени, били земные поклоны, истово молились. Из толпы неслись выкрики:

— Почто владыку на Голгофу ведете?

Впереди подсудимых, как строевой конь, вышагивал Евсевий. За ним следовали Сосько и Ратмиров, Голубицкий и Битин…

Толпа все сильнее напирала на милиционеров, которые уже с трудом сдерживали ее. У самого кинотеатра бабы все же прорвались на мостовую, кинулись к Евсевию и, упав перед ним на колени, припали лбами к брусчатке. Евсевий осенил их крестом, свернул на тротуар. Бабы погнались за ним, начали целовать полы и рукава его рясы.

В просторном зале перед экраном стояли столы, накрытые красными полотнищами. В стороне от них возвышался решетчатый барьер: место для подсудимых.

Народ устремился в распахнутую дверь и, теснясь в узких проходах, быстро растекался по залу.

Попы прошли за барьерчик, сели. Среди них находилась и генеральская вдова Пышная.

Вскоре за столом появились и судьи. Место секретаря заняла Елена Михайловна. В зале наступила тишина. Председатель суда Дроздов объявил очередное судебное заседание открытым.

Председательствующий обратился к бывшему делопроизводителю епархии:

— Подсудимый Греков, расскажите суду, за что был избит член комиссии по изъятию церковных ценностей.

Поднялся молодой мужчина с заросшим лицом и длинным красным носом. Некоторое время он молча переминался с ноги на ногу, затем вяло начал:

— Пятого декабря прошлого года печник перекладывал у меня печку. Я в перерыв пошел домой посмотреть на его работу. А тут набат, бежит народ. Я свернул на площадь…

— Ну, а члена-то комиссии за что избили? — перебил его судья.

— Крест у него в кармане нашли, — неуверенно заявил Греков. — Вот и пошла драчка.

— И действительно нашли этот крест у члена комиссии? — спросил прокурор.

— Слухи такие распространились, — ответил Греков.

— Кто же распустил эти слухи?

Подсудимый молчал. Из зала донесся чей-то голос:

— Говорят, слух этот пустили Пышная и поп Забелин, ныне бежавший в банду!

— Ну, а кто же утверждал, что крест найден у члена комиссии? — спросил Дроздов.

Греков засопел, затем промолвил тихо:

— Поп Ратмиров показал крест народу…

В процессе судебного следствия выяснилось, что Греков — уроженец станицы Новочеркасской Донской области. В 1918 году он добровольно вступил в ряды Красной гвардии, прослужил там два месяца, а потом стал писцом в контрольной палате у белых.

Помощник прокурора Белоусов спросил:

— А не приходится ли вам родственником знаменитый своей жестокостью белогвардейский тиран Греков, известный под кличкой «Белый дьявол»[916]?

— Такого не знаю, — ответил Греков.

Следующим допрашивался домовладелец и торговец Лопатин.

— Я считаю, — певучим басом сказал подсудимый, — что обвинять меня в какой-то контрреволюции и срыве кампании по изъятию церковных ценностей нет ни малейшего основания. Это месть, злой умысел протоиерея Делавериди, который взял из собора архиерейскую одежду, чтобы не дать ее епископу Евсевию. А я в осерчании возьми да и скажи ему: «Иск, — говорю, — предъявим на тебя всем церковным советом». Вот он теперь и мстит, всячески клевещет на меня.

— Расскажите суду, подсудимый, как епископ Евсевий стал настоятелем собора, — обратился к нему Дроздов. — Ведь его никто не назначал на эту должность.

Подумав немного, Лопатин сказал: