На заре

Если до начала судебного процесса над кубанскими тихоновцами и в первые дни слушания их дела многие верующие смотрели на Евсевия как на страдальца, безвинно попавшего на скамью подсудимых, то в ходе дальнейшего судебного разбирательства этот «страдалец» был изобличен как матерый враг Советской власти и трудового народа. Нимб «святого великомученика» тускнел. В толпах, по-прежнему собиравшихся у «Мон-Плезира», все реже и реже шли разговоры о Голгофе, об «иродах-большевиках», решивших «распять владыку ясного, яко Иисуса Христа». Теперь в адрес Рождественского то и дело летели такие слова, как «контра», «прелюбодей», «корыстолюбец», «паук-крестовик», и тому подобное.

Накануне заключительного дня процесса в газетах был опубликован «Обвинительный акт Тихону», который не оставлял никаких сомнений по поводу глубоко контрреволюционной сущности тихоновщины.

В «Обвинительном акте» приводилось признание бывшего патриарха всея Руси Тихона Белавина[918] о его контрреволюционной подрывной деятельности против народной власти.

Именно с этого акта и начал прокурор Белоусов свою обвинительную речь на процессе кубанских тихоновцев 13 апреля 1923 года.

Перейдя затем к деятельности Евсевия Рождественского, прочно связанного с патриархом Тихоном, прокурор сказал:

— Обвиняемый Рождественский, обнаруживший па суде изумительную выдержку, необычайную осторожность в выборе каждого слова, проявивший большие способности прекрасно разбираться во всех процессуальных тонкостях, почему-то оказался легкомысленным, доверчивым, сразу давшим веру анонимным листкам, полученным, по заявлению Зайцева, неизвестно где, неизвестно от кого: «Не то у Иверской дали мне, не то в церкви у Николаевского вокзала. Кажется, дал какой-то рыжий священник, а может быть, и кто другой».

В переполненном зрительном зале кинотеатра стояла полнейшая тишина.

— Итак, инструкции получены, — продолжал Белоусов. — Повторяю, Рождественский умный и осторожный человек. Это не контрреволюционный медведь — это контрреволюционная лиса, ловко заметающая следы, умеющая делать хитрые петли на ходу. Для него слишком ясно, что лобовой атакой на советские твердыни идти нельзя, и он разрабатывает продуманный и осторожный план, ведет работу тихой сапой. В Краснодаре Рождественский организовывает свои опорные пункты, так сказать контръячейки. В коммунхозе у него Попов — юрисконсульт и вместе с тем кандидат богословия, в исполкоме — Лисунова и другие, в кооперации — Соколова, на почте — два агента, в станице Щербиновской — священник Пособило, связанный с бандой Рябоконя. На службе у Евсевия образованные агитаторы, в церковно-приходских советах — шубники, торговцы и прочее кулачье. Кроме того, «бывший владыка» окружает себя преданными ему поклонницами.

Зал оживился. Некоторые дамочки, умиленно и сострадательно поглядывавшие до этого на Евсевия, запунцовели, сжались под насмешливыми взглядами.

— Когда обвиняемый Рождественский, — продолжал Белоусов, — вел своих подчиненных за Тихоном, он делал определенное контрреволюционное дело. Некоторые обвиняемые и защита пытались создать впечатление, будто бы тут судят старую церковь в угоду обновленческой. Это не так! Здесь судят за контрреволюцию, за сопротивление изъятию церковных ценностей в пользу голодающих, за черную услугу, которую внес Рождественский и его присные в жизнь Краснодара и всей Кубани.

* * *

В последний день процесса Елена Михайловна вернулась домой поздно вечером и застала мужа в обществе Соловьева.

— Ну, как там у вас на суде? — спросил Николай Николаевич. — Скоро вынесут приговор?

— Уже вынесли, — устало ответила Елена Михайловна. — Евсевий Рождественский приговорен к семи годам тюремного заключения.

— Еще легко отделался, — с усмешкой сказал Соловьев. — Ведь этот Евсевий и его сообщники — прямые подстрекатели вооруженных банд на Кубани. По сути дела, он и такие, как Рябоконь, одного поля ягоды. Разница только в том, что за Рябоконя не станут заступаться английские архиепископы, которые прислали Советскому правительству протест по поводу ареста Тихона.

— А что слышно о Рябоконе? — спросил Николай Николаевич.

— Нашим все еще никак не удается покончить с ним, — сказал Соловьев. — На прошлой неделе он сделал налет на Степную, ограбил жителей, разгромил исполком, забрал в ЕПО[919] сорок тысяч аршин мануфактуры. Узнав, что председатель Совета товарищ Гай находится в театре, он окружил и поджег театр. Люди в панике начали выскакивать из окон. К счастью, товарищу Гаю удалось уйти.

Николай Николаевич сказал:

— А в Баталпашинске мы потеряли товарища Карабашева.

— Да вы что, Николай Николаевич! — воскликнул Соловьев.

— Убит, — кивнул Жебрак, — князем Дудовым.

— А убийцу поймали?

— Уничтожен во время перестрелки.

XXX