На заре

— Сильно занемогла моя голубушка, — добавила мать Сергия. — В жару лежит, сердешная. Я же говорила вам.

— А что с ней? — спросил Жебрак.

— Перепуг, раб божий, — пояснила мать Иоанна. — Пули попали в ее келью, чуть было не убили. Она в беспамятстве.

— А сейчас как? — спросил Корягин.

— Лучше.

— Проводите нас к ней.

Корягин шагнул в спальню. Монахини переглянулись, последовали за ним.

Игуменья с закрытыми глазами лежала на кровати под легким одеялом. Голова закутана черным платком, на лбу — мокрое полотенце. Щеки горят легким румянцем.

Вошедшие остановились у ее кровати. Мать Сергия перекрестила игуменью, прошептала:

— Матушка, вам лучше?

Игуменья страдальчески покачала головой, молчала.

— Вот люди, — прибавила мать Иоанна, — хотят с вами поговорить.

— Какие люди? — раздался слабый голос игуменьи.

— Начальство из станицы, — пояснила старуха.

— Наконец, наконец-то, — простонала игуменья. И ей опять стало плохо.

Мать Иоанна замахала руками на присутствующих. Корягин и Жебрак отошли к двери. Соня хотела что-то сказать, но закусила губу. Она стояла у окна с разбитыми стеклами, в которое уже проникал свет разгоравшейся зари, и, не спуская встревоженных глаз с игуменьи, думала:

«И все из-за этих бандитов. Слава богу, хоть выгнали их из монастыря».

— Придется за доктором послать, — сказал Жебрак.

— Боже упаси! — испугалась мать Иоанна и отмахнулась обеими руками. — Не надо, не надо врача. Здесь воля божья!

Корягин усмехнулся. В голове мелькнуло:

«Эк, чертовка! Туману какого напустила. Всыпать бы ей по самую завязку! А то еще доктора. — Он перевел взгляд на Жебрака и снова подумал: — Не понимаю тебя. Ей-богу, скучный ты человек, Николай Николаевич, в этих делах!»

Жебрак указал головой на дверь. Они вышли в коридор. За ними последовала келейница. Корягин почувствовал, что на душе у него отлегло, спросил Соню:

— Ну, а ты как живешь здесь? Не думаешь вернуться домой?

Соня пожала плечами, потупила голову. Корягин направился к выходу, пояснил:

— Это дочь моего соседа, Николай Николаевич, Якова Калиты.

— Помню, — сумрачно протянул Жебрак и, помедлив, с тем же равнодушием обратился к послушнице: — Чем же вы тут занимаетесь?

Соня робко улыбнулась, и по ее лицу скользнула едва заметная трепетная тень. Девушка слегка передернула плечами и застенчиво прошептала:

— Всем, что заставят.

— А игуменья вас не обижает?

— Нет. Она добрая.

Показались Аминет с красным крестом на левом рукаве и Вьюн с карабином, висевшим на погонном ремне[136] через плечо.

— Вас товарищ Юдин требует к себе, — обратилась санитарка к председателю ревкома и секретарю комячейки[137].

Корягин подмигнул Соне, шутливо заметил:

— Видала, какие у нас девчата?

Соня и Аминет взглянули друг на друга. Жебрак и Корягин, оставив их в коридоре, направились к выходу.

— Тебя как зовут? — спросила Аминет.

— Соня, — нерешительно ответила келейница.

— Соня? — переспросила Аминет, как бы припоминая что-то.

Заостренное лицо Вьюна сияло широкой улыбкой, тернинки[138] глаз радостно блестели. Он протянул келейнице руку:

— Здравствуй, Соня!

— Здравствуйте, — промолвила девушка.

— Это наша станичница, — поспешно сказал Вьюн, обращаясь к Аминет. — Ой, дура! Ушла в монастырь. Что тут хорошего?

— Да, да. Я теперь помню, — с расстановкой проговорила Аминет. — Мне рассказывала Клава Белозерова.

— Да ты совсем бросай это монашество! — посоветовал Вьюн послушнице. — На кой ляд оно тебе нужно? Что тут делать? У нас бы в комсомол вступила.

— Ты будешь в станице? — дотронувшись до плеча Сони, резко спросила Аминет.

Соня с опаской оглянулась: в коридоре никого не было.

— Буду, — сказала она шепотом.

— Заходи к нам в коммуну, — пригласила ее Аминет, направляясь к двери. — Мы поможем тебе.

XIV

Мать Иоанна, прикрыв плотнее дверь, поспешила в спальню. Игуменья сбросила с себя одеяло, выглянула в окно.

— Что, ушли? — спросила она сиплым голосом.

— Не поднимайтесь, не поднимайтесь, матушка! — замахала на нее руками мать Иоанна. — Ради бога, лежите! Они могут еще вернуться. Упаси бог, лягте!

— Нет, теперь уже никто не придет, — дрожала всем телом игуменья.

— Дождитесь, хоть пока они выедут со двора, — умоляюще просила мать Иоанна.

— Ох, как мне все надоело! — тяжело вздохнула игуменья. — Они, слава богу, ничего обо мне не знают. А я так боялась, чтобы Козелков не выдал.

— Не должно быть, чтобы он им сознался во всем, — шептала мать Иоанна. — Потерпите еще с полчасика, матушка.

Игуменья протяжно заохала, легла.

В передней монахини стояли на коленях, били земные поклоны перед образами.

Мать Иоанна припала к окну. За оградой чоновцы садились уже на лошадей.

В спальню набежали монахини, столпились у окна и, призывая друг друга к тишине, зашикали, устремили взоры на чоновцев. Мать Сергия просеменила на цыпочках к игуменье, прошептала:

— Матушка, они уже приготовились. Сейчас уедут.

Игуменья опять вскочила с кровати. Увидев за окном Мечева, сидевшего на коне, остановила глаза на пленных, всплеснула руками:

— Боже мой! Что с ними будет?

* * *