На заре

Чоновские отряды двинулись по лесной дороге в Краснодольскую. Впереди везли убитых. За ними тянулась кавалерия, конвойные гнали пленных.

Солнце поднялось уже на дуб, и прохладные лучи пронизали весь левобережный лес, трепетали и плавились на омытых росой темно-зеленых листьях деревьев.

Командиры ехали молча. Корягин вынул из нагрудного карманчика гимнастерки трубку, набил ее и хотел закурить, но взгляд его вдруг остановился на пленных. В сознании промелькнули лица всех тех бойцов, которые еще вчера были живы. Он знал, что дома ждут их возвращения отцы, матери, жены, дети. И когда они узнают о гибели родных, польются слезы.

Он достал из того же карманчика зажигалку, прикурил, тяжело вздохнул и повел глазами по товарищам, ехавшим с ним рядом.

Доронин хотел забыть о тех кошмарах, которые ему довелось увидеть во время боя. Картины безмятежного утра, разливавшегося по всему лесу, действовали на него умиротворяюще. Положив руку на луку седла ц слегка натянув повод, Доронин вскоре совсем отвлекся от тягостных дум и целиком предался мыслям о хозяйственных делах коммуны.

Юдин, казалось, совсем не выражал никаких чувств.

— Сегодня вечером открытое партийное собрание, братцы, — наконец обратился к ним Жебрак.

— Да, да! — глаза Юдина скользнули по длинной ленте всадников. — Мы должны договориться, как будем бороться с местными бандитами. Их в станице хватает.

— Надо с корнем вырывать всю эту нечисть! — строго и убежденно заявил Корягин. — А то нам сядут на шею.

Юдин приподнял на него испытующие глаза, мягко предупредил:

— Только без шуму. Иначе грош цена будет всей нашей работе. Это мы обязаны уяснить себе.

Корягин сразу понял, что камешек брошен в его огород, почесал затылок и тут же вспомнил о своем рукоприкладстве на допросах, вспыльчивом характере, о том, что его уже неоднократно предупреждали товарищи, чтобы он не выходил из рамок приличия и не превышал своих председательских прав. Да он и сам уже подумывал, как переделать себя, научиться сдерживать свои нервы в нужный момент, но тут вдруг мысленно спросил: «А как же тогда надо понимать диктатуру пролетариата? Нашу-то, большевицкую власть, а? Скажите мне, товаришочки хорошие. Нет, без подавления какая такая диктатура? Никакой победы не могет быть. — Он поглядел исподлобья на Жебрака и Юдина, продолжал раздумывать: — Придется поехать в Екатеринодар и потолковать с товарищем Черным по этому вопросу…» Рука его упала на эфес шашки, глаза снова остановились на уполномоченном.

— Понятно, — проговорил он вслух.

— То-то же, — шутливо подмигнул Юдин.

— Но тут, как говорится, — покачиваясь в скрипучем седле, заметил Корягин, — Молчан-собака, и та, терпя, гавкнет. Всю бы свору — к ногтю! Как диктатура научает.

Юдин усмехнулся.

— Та диктатура не для всех, — сказал он. — Есть у нас высшие органы. Им и предоставлено право решать вопросы подавления. А мы здесь, на местах, должны к насилию прибегать только в исключительных случаях. Вот как сейчас, с бандой в монастыре.

— Я думаю об этом, — согласился с ним Корягин. — Но в момент… иногда забываю. — Он перевел взгляд на Жебрака: — Тут Николай Николаевич поможет мне.

Передние телеги с убитыми уже подъезжали к мосту через Кубань. По ту сторону реки, на высоком берегу высыпали краснодольцы.

— Поедем вперед, товарищи, — сказал Юдин и, выехав на обочину дороги, пустил коня вскачь.

За ним поскакали и остальные командиры. Обогнав кавалерию и подводы, они перемахнули мост и подъехали к станичникам. Корягин осадил Кристалла, крикнул:

— Граждане, расступитесь! Дайте дорогу.

Женщины плакали. Они уже знали о гибели родных.

Народ стал стеной по обеим сторонам дороги.

На мост потянулись телеги, а за ними кавалерия.

Из улицы выехал Норкин с несколькими всадниками, доложил Корягину о ночном дежурстве в станице. Позади него послышался крик. Норкин оглянулся. За телегами, на которых лежали убитые, бежали женщины.

Толпа краснодольцев, пропустив пленных через мост, бросала в них палки, камни.

— Граждане, прошу вас! — упрашивал людей Гуня. — Сурьезно, не делайте этого! Негоже так поступать?

— Ой, лышенько мое! — обливалась слезами старуха. — Та они ж, катюги[139], моего сыночка убили!

— Отступите! — поправляя висевший на ремне ручной пулемет за спиной, кричал Градов. — Так нельзя!

Леонид, а вместе с ним Мечев и Вьюн мелькали уже перед станичниками, отодвигали их от дороги. Пленные, потупив головы, направлялись по улице, ведущей к площади.

* * *

Клава Белозерова поливала цветы на братской могиле, поправляла еще свежий холмик. Девчата носили со школьного двора воду.

На площади показались комсомольцы. У всех в руках вязки книг. Впереди вышагивал Вьюн. Увидев Клаву, он подбежал к ней, хлопнул ладошкой по связке и, как молодой петушок, выкрикнул:

— Гляди, сколько собрал! И у хлопцев тоже.

Клава взяла у него томик.

— Пушкин.

Вьюн смотрел на нее с каким-то особенным вниманием и, шмыгнув носом, тоскливо опросил:

— Хорошая это книга?

— У Пушкина все книги хорошие.