На заре

Денисовна гукнула[152] Галину. Дочь нерешительно переступила порог и, теребя красную ленту, вплетенную в толстую косу, лежавшую у нее на груди, остановилась у шкафчика с книгами, потупилась.

Калита некоторое время молчал, не глядя на нее, словно собирался с мыслями, потом окинул ее строгими глазами, сказал:

— Галька, к тебе пришел свататься Гришка. Как ты, пойдешь за него?

Галина густо покраснела, мельком взглянула на Григория, и ей как-то сразу запомнились его шевровые с напуском сапоги, черные брюки, белая вышитая рубашка, казачий пояс с серебряным набором; но что касается лица, почему-то не могла представить себе, уловить, какое оно, а второй раз посмотреть на жениха постеснялась. Чувствуя на щеках жгучий румянец, она пожала плечами и после длинной паузы сказала:

— Не знаю…

— Ну вот тебе, — возразил Калита, сурово глядя на нее. — Кажи[153] что-нибудь одно.

— Как отдадите… — с трудом произнесла Галина.

— Ясно? Она уже и согласна! — воскликнул Лаврентий, поспешно вынимая из кармана черкески приготовленную бутылку с самогоном.

Денисовна не спеша подала на стол закуску.

Калита, барабаня пальцами по столу, многозначительно заключил.

— А коли согласна, так пусть идет. Я думаю, что за таким человеком не пропадет.

— И хозяин богатый, — одобрительно крякнул Бородуля.

Денисовна, прижимая к себе склеенную макитру[154] и вынимая из нее пирожки с творогом, выкладывала на тарелку. Калита покосился на нее, недобро подумал:

«И тож-то, из спеленатой[155] посудины зачала угощать, сватов!» Он поскреб затылок, изрек:

— Верно говоришь, Игнат Власьевич. Не ищи жилья, ищи хозяина.

Начали пропивать Галину.

Невеста всматривалась в жениха, который молчал по-прежнему. Лицо его показалось ей некрасивым, широким, с тупым выражением. Нос приплюснут, как шейка рака, глаза маленькие, соминые, брови рыжие, вихрастые. Все это вызвало у нее чувство отвращения к нему, и она стала уже помышлять сейчас же, не выпуская сватов из хаты, отказать жениху, но, зная крутой характер своего отца, прикусила язык.

Беседа за выпивкой приняла оживленный характер. Разговорились о бое под монастырем, пленных бандитах, направленных в отдел, вспомнили о листовках.

— И вы уже получили извещение о вывозе зерна на ссыпку? — спросил Бородуля у Калиты.

— Нет, не получал, — ответил старик.

— А мне прислали, сукины дети, — пробуя пальцами мягкость белого, как вата, душистого хлеба, протянул Бородуля. — Триста пудов наложили! Не знаю, где я возьму столько зерна. Урожай в этом году совсем плохой вышел: на десятине не больше двадцати — тридцати пудов.

— А какой у вас посев? — поинтересовался Калита.

— Да что посев? — махнул рукой Бородуля. — Своей земли всего десять десятин да наемной пятьдесят.

— Так это у вас, Игнат Власьевич, по нонешнему урожаю около тысячи пудов хлеба! — воскликнул Калита.

— Но у меня не такие расходы, как у других, — возразил Бородуля и, с наслаждением прожевав хлеб, поднял палец: — А потом как считать. Я сеял и овес, и ячмень, и кукурузу, и подсолнухи, и всякую огородину.

— И все одно без труда сдадите, — вытирая рушником губы, сказал Калита. — Это для вас не так много.

— Э… не говорите, не говорите, Яков Трофимович, отрицательно покачал головой Бородуля. — Если бы одна разверстка — это еще ничего. А то и штраховку плати, и за аренду земли, и за молотьбу. У меня же молотилки своей нет. Да я кругом должник, голубчик мой! Вы со своего посева больше возьмете, чем я.

Калита лукаво улыбнулся, побарабанил пальцами по колену.

— Оно и то правда, Игнат Власьевич, — кивнул он и затем пояснил: — Я имею всего семь с половиной десятин надельной земли[156], из которых отдаю три за то, что мне вспашут и скосят остальные. Лошадь-то у меня одна. Вот теперь и судите, какие мы имеем доходы.

Лаврентий не вмешивался в разговор, однако рассуждал про себя, что Калите, конечно, не сравниться с Бородулей: у того хозяйство состояло из одной лошади, коровы и телки, двух свиней и домашней птицы; а у этого — кирпичный дом, два амбара, подкатник[157] для сельскохозяйственных машин, конюшня, коровник, клуня, десять пар тягловых лошадей, четыре пары волов, около двадцати дойных коров, более ста свиней, до двухсот овец…

Калита в третий раз наполнил чарочки самогоном, все чокнулись и, пожелав жениху и невесте счастья, выпили. Лица их ожили, речи полились обильнее.

Бородуля опять заинтересовался искусно выпеченным хлебом, спросил:

— А кто у вас печет такие хорошие ковриги?

— Вчера пекла Галина, — ответила Денисовна, поглядывая на дочь.

— Молодчина! — похвалил Бородуля. — Я давно ел такой вкусный хлеб.

— Да, хлеб у вас, Денисовна, прямо-таки святой! — добавил Лаврентий. — Пухкой да душистый. Моя Мироновна, я бы сказал, тоже дока в выпечке, но ваш куда лучше.

Григорий сильно потянул носом и тоже стал рассматривать ломтик хлеба, подумал: «А наши маманька всегда как напекут… на бруски похожий… кислым пахнет».