На заре

— А что касаемо того, что она задумала «откинуться» от жениха, то я этого не допущу. Молода еще, не понимает, что батько ей добра хочет. Потом поумнеет, будет благодарить меня. А зараз не беда, что трошки поплачет. Я ведь лучше бачу, что хорошо и что плохо. Правда, Гришка чуток топорный парень, ну и что ж. Не все красивые родятся. Зато богатый хозяин. Не дарма[166] говорят: на рябом хлеб сеют, а на гладком к ветру ходят. Все дело в привычке. Поживет и освоится, приобвыкнет, будет добре.

Он вспомнил про меньшую дочь, Соню, которая также не хотела выйти замуж за Василия Бородулю.

«А что было бы, ежели б Соня пошла за Василия, то и проче? — спрашивал он себя в тревоге. — Не миновать бы ей ходить теперь в солдатках, а то и вовсе осталась бы вдовой. Да и сколько набралось бы позору из-за того, что он у Врангеля… — Подумав, старик возразил себе: — Это бабушка еще надвое сказала. Коли б женился на ней, то, возможно, и не пошел бы туда. Но Гришка дома. Причины нет ему отказывать».

Лошадь, видя, что хозяин совсем забыл про нее, шла неторопко, изредка отфыркиваясь от дорожной пыли, щекотавшей ноздри.

Наконец Калита оглянулся по сторонам, произнес вполголоса:

— Что-то я дюже замешкался…

Он толкнул чалую в бока, и та, зачастив ногами, пошла быстрее, потом перешла на рысь.

Выехав на западную окраину станицы, старик свернул налево и, миновав несколько казачьих дворов, подъехал ко двору Молчуна, в центре которого возвышался громадный с нависшей кроной кудрявый дуб, отбрасывавший на запад широкую тень. В глубине двора стоял на высоком кирпичном фундаменте большой дом, обшитый досками и выкрашенный в темно-зеленый цвет. Крыша его после ночной росы уже просохла, ярко блестела оцинкованным железом на горячем солнце. Тут же на широкой площади двора размещались и другие постройки: длинная дощатая конюшня, три амбара, коровник и половня, подкатник, в котором хранились сельхозмашины. За домом был сад и огород.

Калита остановился у закрытых ворот с полукруглым верхним обрезом, не спеша слез с лошади, заглянул в калитку. Во дворе разноголосо залаяли черные, бурые, серые и пегие псы, бросились к старику.

Прибежал Григорий, отогнал собак и, улыбаясь во весь рот, поздоровался с тестем, взял у него повод и, ведя за собой лошадь, проводил старика во двор. Калита смерил его глазами, потупил голову: Григорий и действительно был неказистым, совсем некрасивым парнем, одно лишь было у него достоинство — это молодость да праздничная одежда: шевровые сапоги, новые шаровары, белая вышитая рубашка, казачий пояс с вызолоченным набором и черная курпейчатая кубанка. Но лицо, лицо-то! Никудышнее.

Григорий оставил тестя у дома, повел лошадь в конюшню.

На крыльцо вышел Молчун. Неторопливо поправив под казачьим поясом льняную рубашку, он грузно застучал сапогами по гулким деревянным ступенькам, раскачивающейся походкой спустился вниз, важно произнес:

— А, Яков Трофимович, час добрый, милости прошу. — Он наклонился к нему и, указав глазами на сына, с улыбкой шепнул: — Мой Гриша дюже хвалил твою дочку. Говорит, и хлеб она печет какой-то особый.

Калита усмехнулся в бороду, пожал плечами:

— Да… Научилась у матери.

Молчун пьяно хихикнул, хвастливо подмигнул:

— А коли сын доволен, то и мне под стать.

Проходя через веранду, Калита снял шапку, поклонился женщинам, занимавшимся приготовлениями кушаний к свадьбе, последовал в дом. Но тут в полутемном коридоре с ним повстречалась Меланья Аристарховна, отвесила поклон, сказала:

— Оце добре, сват, шо вы приихалы. Надо договориться, как будем гулять свадьбу.

— Договоримся, стара, обо всем договоримся. — Молчун поднял руку, давая ей понять, чтобы не мешалась в их мужской разговор.

Меланья Аристарховна направилась в летнюю кухню.

Молчун и Калита вошли в обширный светлый зал с деревянным крашеным полом, застланным половиками. Сват окинул глазами старомодную мебель: гардероб, буфет с посудой, круглый стол посреди зала, мягкий диван, кресла, обитые темно-синим плюшем; увидел гобелены на стенах, портреты умерших родителей Молчуна, фотографии, в западном левом углу — киот с большими и малыми иконами.

Молчун открыл настежь окно и пригласил свата садиться, указав на кресло. Калита осторожно потрогал мягкое сиденье, покачал головой:

— Кто ж тут сидит?

— Кому придется, — ответил Молчун, присаживаясь на диван.

Калита медленно опустился в кресло, положил руки на мягкие подлокотники, сказал:

— Такое у Гусочки я бачил, только с высокой спинкой. Он любит по вечерам на крыльце сидеть на нем и пить чай. Говорит, купил где-то.

— Брешет, поганец! — махнул рукой Молчун. — Стянул у кого-то. Многие люди при отступлении Деникина бросали свои дома, имущество на произвол, вот он и воспользовался.

— Я знаю его хорошо, — сказал Калита. — На руку он легкий, то и проче.

— Ну, а что нового слыхать в станице? — поинтересовался Молчун.

Калита пожал плечами.

— Все про банду балакают, — не скоро проговорил он. — Матяш и Конотоп были же на днях, напали в ветряке на Василя Норкина, но тот удачно увернулся от них.

Молчун неодобрительно покрутил головой.