На заре

— Дура! — недовольно бросил отец. — Зачем же ходила к нему? Из разговора можно понять… А то, что хороший, так я и без тебя давно знаю.

Оксана шмыгнула к себе в спальню и, став перед зеркалом, начала расплетать косы. Отец снял с вешалки шапку, заглянул к дочери:

— В дом почему не пригласила?

— Он отказался, — ответила Оксана, не отрываясь от зеркала.

— Отказался?

— Да.

Отец безнадежно махнул рукой:

— Пустая затея.

И, хлопнув дверью, вышел из зала.

* * *

Гусочка в тот же вечер с помощью своих батраков, которых он всегда нанимал на период сезонных работ, перевез к себе в дом жену, ту самую Василису, с которой боролся на свадьбе Молчуна.

Нащупав на плите спички, он зажег каганец. Повсюду царил беспорядок. Василиса сняла с себя шаль, оглядела кухню и застыла, пораженная увиденным. Гусочка взял светильню и, закрывая ее ладонью, чтобы не погасла, пригласил жену в зал.

Там было чище. Кровать убрана; на столе, накрытом скатертью неопределенного цвета, стояла глиняная ваза с прошлогодним букетом полевых маков; у стены — кожаный диван с просиженным сиденьем, гардероб со вздутой и ободранной фанерой, стулья и обтертое до глянца вольтеровское кресло. Однако все было настолько покрыто пылью, что казалось, несколько лет к мебели не прикасалась человеческая рука.

В спальне на стене висели фотографии, открытки. На подоконниках — комнатные цветы с потрескавшейся землей в горшках. Где-то на стекле закрытого окна сиротливо жужжала муха.

Показав жене комнаты, Гусочка вернулся с нею в кухню. Василиса засучила рукава, принялась наводить порядок.

Гусочка достал из шкафа черствый хлеб, налил кислого молока в глиняные кружки.

— Бросай, Вася, пораться[238], — пригласил он жену за стол, — та давай вечерять.

Василиса опустилась на скамейку, ела молча. Гусочка поглядывал на нее, любовался грузной ее фигурой. Ему казалось, что наконец подыскал себе «бабенцию», — так рассуждал он в этот вечер, был чрезвычайно доволен ею и тут же, побуждаемый соблазном, спросил:

— А скоко в тебе весу, Васенька?

— Было восемь пудов, — ответила жена. — А зараз не знаю.

После ужина, как и подобает христианину, Гусочка перекрестился на образа, одновременно скосив глаза на жену, подумал:

«Невже не помолится?..» Но Василиса, как бы догадываясь, что он думает, осенила себя крестом, стала убирать посуду со стола.

— Как ты считаешь, Вася, — облизав жиденькие Усы, посоветовался Гусочка, — где мы ляжем: в зале на кровати чи в кухне?

— Да мне все равно, — сказала Василиса.

— Стелись уже на той кровати, — почесав голый затылок, распорядился Гусочка и болезненно поморщился.

Василиса принялась разбирать постель на кровати в зале. Гусочка опустился на колени перед образами и, нашептывая молитвы, долго крестился и бил земные поклоны, а затем подошел к жене, лежавшей уже на кровати, спросил:

— Вася, а ты не молилась богу?

— Как же? — отозвалась жена. — Молилась. Только так — быстренько.

— Э, Вася, бога дурить негоже, — укорил ее Гусочка. — Всегда надобно напредь сна с усердием очистить свою душу от всякой скверны, от дневных грехов.

Василисе неприятно было выслушивать нарекания мужа, да еще в такое время, когда их супружеская жизнь только-только началась. Однако она не стала перечить, что особенно понравилось Гусочке, и он даже подумал про себя:

«Люблю молчеватых!..» Разделся и полез под одеяло.

— Васенька, могешь ты трошке посунуться, — попросил он, поворачиваясь на бок, — а то я так и скобиртнусь на пол.

— А я лежу прямо впритул к стене, — сказала Василиса. — Ось попробуй.

Гусочка пощупал рукой коврик и, убедившись, что жена занимает свое место, прижался к ней. Потом свистнул носом, точно голубятник на своих голубей, и слегка захрапел.

Утром, как только зарумянился восток, он разбудил Василису, послал доить коров. Работники давно уже проснулись, настраивали жнейку, впрягали лошадей, складывали на арбу корзины с продуктами, вилы, наливали в бочку воды. Гусочка отдал распоряжение по косовице и, выпроводив их за ворота, остановил взгляд на Василисе. Та все еще стояла на шатком крыльце с подоткнутым за пояс подолом юбки и с каким-то особенным вниманием обозревала беспорядочное хозяйство. Она, казалось, совсем забыла о своих обязанностях и, не замечая мужа, задержала взгляд на крыше половни, поросшей малахитовым мхом, где ворковала стая голубей.

— Что ж это у тебя, Ваня, такой беспорядок во дворе? — раздался ее грубоватый озабоченный голос. — Будто черти искали просо в нем.

— Не управляюсь один, — оправдывался Гусочка.

Василиса, бухая башмаками о ступеньки крыльца, и поскрипывая двумя дойницами, спустилась вниз и на базу принялась доить коров.

На улице у канавы мальчик жал серпом траву. Гусочка вдруг остановился и, поставив ведро с молоком на землю, прошел к забору, перегнулся через него, посмотрел из-под руки на малыша и закричал:

— Слышь, кусарыку, я тебе етой травы не дам! Ишь, чертова гыдость, пришел на чужой край траву косить. Давай сюда мешок, жужжальница!

Мальчик схватил серп и мешок с травой, пустился бежать. Гусочка погрозил ему кулаком:

— Я тебя поймаю, патолочь голопузая!

Раздался голос Василисы: