На заре земли русской

Разве одни? Вспомнив давние разговоры с Богданом, с византийцем Аврелием, Димитрий понял, что тех, кто на стороне Всеслава, на самом деле много, просто им не ведомо о том, что они не одни, потому и не могут они объединиться и стать одной сильной стороною. Если бы получилось уговорить атамана собрать самых верных своих людей и прийти в Киев… Стёмка, вероятно, понял, о чём думал юноша. В отблесках разгоревшегося пламени лицо атамана показалось страшным, бледным, длинный шрам, рассекающий бровь и тянущийся к тонкой верхней губе, сильно портил его. Димитрий старался не рассматривать Стёмку особо пристально, а тот, запрокинув голову, вглядывался в потемневший беззвёздный небесный свод. К ночи поднялся холодный пронизывающий ветер, волновал кусты, раскачивал обнажённые верхушки деревьев. Первые капли дождя тяжело упали на землю, и костёр зашипел, недовольно затрещал, сизыми лепестками потянулся по траве дым. Запахло мокрой листвой и гарью. Дождь припустил сильнее, и Стемид, быстро вымокший до нитки, ловко спрыгнул с поваленного дерева и закричал:

– Ребята, бросай костры, уходим!

Не дожидаясь остальных, он побежал к самодельному укрытию, выстроенному из ветвей и камней наподобие шалаша. Димитрий хотел было уходить к лошади, оставленной на дороге, но Стёмка позвал его.

– Входи, гостем будешь. Куда по экой-то непогоде поедешь?

Димитрий, пригнувшись, зашёл. Шорох дождя и шум леса остались снаружи, и вскоре остальные вольные птицы прилетели под кров. Разговоры понемногу стихли, Стёмка, Димитрий и ещё один немолодой разбойник сели у входа. Старик через какое-то время уснул, уронив голову на скрещенные руки; ливень не собирался прекращаться, и Димитрий вдруг вспомнил о том, что Василько тоже должен быть где-то здесь. Оглядевшись и не найдя его, спросил о нём Сокола. Тот нахмурился, помрачнел.

– Сдался он тебе!

– Сдался, не сдался, да приложил ты его здорово, – бросил юноша и поднялся. – Поможешь али как?

Со вздохом Стемид встал вслед за Димитрием, и они побежали к поляне, на которой собирался лесной народ днём. Василько лежал вниз лицом и неуклюже раскинув руки там, где его и оставили. Осторожно перевернув его, Димитрий заметил кровь на его лице, бледном, как полотно. Мокрые чёрные волосы завитками прилипали ко лбу, к одежде. Юноша беспомощно взглянул на атамана, до сих пор стоявшего чуть в стороне и смотревшего вдаль.

– Стемид Афанасьич, – окликнул Димитрий его, чуть запнувшись на непривычном имени. – Погляди, жив он, нет?

Стёмка подошёл, опустился подле Василько на колени, приложил ладонь к шее того. Под двумя пальцами слабо пульсировала тонкая голубоватая жилка. С минуту Сокол подождал, считая, и наконец встал, отряхнул руки о подол рубахи.

– Жить будет, – молвил он. – Оттащить его к нашим, что ли…

Уже когда они вернулись под навес и отогревались подле небольшого, но зато тёплого огонька, Стёмка вдруг встал и ушёл вглубь пещеры, а когда вернулся, в руках его был ворох измятых, пожелтевших свитков, перевязанный серой бечёвкой.

– Ты о них, почитай, позабыл, – Сокол бросил Димитрию свитки, чуть не рассыпав их. Юноша с недоумением взглянул на бумагу, исписанную непонятными буквами и значками, крупными, мелкими, прыгающими…

– Что это?

– Письма твои! – усмехнулся Стемид, протягивая замёрзшие руки к дрожащему пламени. – Я поглядел маленько, вроде как Изяславовы. Мои молодцы вон у него нашли, – атаман кивнул в сторону Василько. Димитрий тут же вспомнил, что с ним было накануне того, как он отправился в путь: зашёл к золотых дел мастеру, забрал вещи, коня, провёл там ночь, а наутро проснулся с головной болью и даже думать позабыл об этих письмах, чёрт бы их побрал. Василько и воспользовался его сном крепким, хотел было вернуть грамоты владельцу. Только малость просчитался, взяв их с собою, вот «молодцы» лесные их и вытащили.

– На что они тебе? – поинтересовался Сокол, когда Димитрий пролистал письма и убедился, что даже ни одно не потеряно.

– Всеслав что-то знает, я – нет, – юноша взглянул на Стёмку, и в голубых глазах его читалась благодарность. – Спасибо…

Сговор

Димитрий едва дождался утра. Василько пришёл в себя, и о давешнем напоминала только длинная кровоточащая ссадина на щеке. Улучив минуту, когда они оказались наедине, киевлянин спросил Димитрия:

– Отчего ты… так… отнёсся ко мне? Я ведь тебя, почитай, предал?

Он не договорил, но юноша понял, что он имел в виду.

– Ты меня давно предал, с тех пор как по твоей милости я в срубе том проклятом полгода провёл. Когда ты князю Киевскому донёс на меня. Когда письма у меня стащил, – бросил он и заметил, как молодой дружинник опустил голову при этих словах. – Да я приучен, знаешь ли, добром отвечать, – сказав так, Димитрий вышел из-под самодельного навеса. Дольше оставаться с Васильком не хотелось, да и сам он торопился домой.

– Погоди! – крикнул дружинник ему вслед, и Димитрий остановился у входа, обернулся через плечо. – Да кто ж отец твой? Хороший, верно, человек?