Nabat_1

Голубизна яруса еще больше посветлела, а фигуры стали попадаться реже, и двигались они не навстречу, а поодаль вместе с ними. К престолу Всевышнего своей дорогой. Глу­хого Бетховена Судских узнал сразу, узнал Мусоргского и Льва Толстого. Многих, обгоняя, не узнавал. Хотелось спро­сить архангела, но он опередил:

— Здесь расстанемся. Пора. Крикни Тишку, если нужен.

— Он ведь там нужен, — заупрямился Судских.

— Княже, — мягко промолвил архангел Михаил. — Ты нам больше нужен, помни это.

— Тогда.,.

— Не спеши. Успеешь. Тебе надо встретиться с троими в день последний. Выбери сам. Я все же отошлю к тебе Тишку сразу.

Архангел растворился в свете, и тотчас Судских услышал разгоряченное дыхание своего ангела за спиной.

— Ты бился?

— Нет пока. Мы западни воинству Аримана строили. Чем лучше придумаем их, тем меньше дьявольских сил сойдет на землю.

—- Тишка, я могу увидеть свою мать?

— Конечно. Здесь она, неподалеку от престола. Добрая женщина, хоть и грешница.

— Как грешница? — остолбенел Судских.

— Спроси у нее сам, — отвел глаза ангел.

Они чуть спустились в зеленоватый коридор, и Судских сразу увидел бредущую навстречу мать.

— Здравствуй, сынок, — первая приветствовала она и за­мерла, опустив руки. — Прости меня...

Другого свидания он ожидал. Суд'ских уже разбирался в условностях этого мира — чувствам было здесь место, а встре­ча с матерью расстроила его.

Отец умер, когда ему исполнился годик, он помнил его сквозь кисею младенческого взгляда. То пропадал в видени­ях, то появлялся, а мать всегда была рядом. Его не отдали в садик, он тихо дожидался ее возвращения с работы, приду­мывал тихие игры и тихо радовался ее приходу. И она радо­валась встрече, но не громко, словно за стенами их комнатки в коммуналке радоваться громко запрещено. Она выклады­вала все происшедшее за день, когда смеялась, когда серди­лась, и всегда будто испрашивала совета Игорька. То про собрание, где постановили отработать субботник в честь пер­вого космонавта, то про Витьку Пахомова, который врет и взятые метчики в кладовую не возвращает, то про стеллаж, который вот-вот оборвется, а мастеру участка дела нет, и еще про подружку, которая обещала йодарить ношеное платье, да все не дарит... Про отца не вспоминала, только, засыпая, слышал он: «Вылитый отец». Он умер от воспаления легких, промучившись месяц в районной больнице, постоянно отхар­киваясь мокротами, и, как догадался Игорек, на слова про­щания сил у него не осталось. Мать умерла* когда он после третьего курса поехал с однокашниками копать картошку в область. Его вызвали поздно, едва разыскали соседи. Он при­ехал уже на поминки. Плакал горько первый и последний раз. Хотел бросить университет — кормиться как-то, — вы­ручил доцент с их кафедры, поселившись у него. Весело про­куковали на картошке с крупной солью, на хлебе и чае, в спорах о кибернетике и философских началах, а там Игорю диплом дал свой хлеб, а доценту новая женитьба принесла просторную квартиру и домашние прелести.

В день получения диплома он побывал на могиле матери.

«Вот я и выучился, мама. Что же дальше? Ты так хотела видеть меня сильным и образованным...»

Тогда он и не подозревал, какие силы увлекут его в круго­верть событий, какие пути пересекутся с обидчиками мате­ри. Тогда он быстро вышел в люди и был счастлив малому достатку, но спокойной жизни. Женился, как все, завел де­тей, как все, копил на машину...

— Здравствуй, мама, — ласково ответил он, а прибли­зиться также не решился.

— Какой ты... Красивый, сильный...

— Я уже старый, мама, какая тут красота!

— Нет, Игорек, ты очень красивый, как отец. Господь ве­лел рассказать о нем. Тогда не смогла, тебя рядом не было.

— Я разве не знаю о нем? Хороший человек, добрый и молчаливый.

— Нет, сынок. Петр Алексеевич на мне с жалости женил­ся, он на «Фрезере» нашем в литейке работал, отчество тебе свое дал и любил тебя очень маленького. Я на третьем меся­це была, когда он позвал к себе жить. Честь по чести сразу расписался... А отец твой не из наших был, норвежец, с деле­гацией на фестиваль молодежи приехал. Красивый такой, как ты, а я тогда в инструментальном техникуме училась заочно, сборщицей на «Фрезере» работала. Молодая была, веселая, а в пятьдесят седьмом фестиваль в Москве был; радостно было, жить хотелось празднично, вот и влюбилась в норвежца. И он хороший был, обещал к себе увезти. Только счастье наше с фестивалем и закончилось. Вызвали меня в Комитет и за­стращали, грозились в лагеря отправить на десять лет за связь с иностранцем. Я смолоду сдуру испугалась и отказалась от любимого. А он обещание исполнил, вызов прислал и сам приехал, только я отказалась. А ты уже наметился...

Судских выслушал горькую исповедь матери. Горечь ис­пытал не за слова печали, а за изломанную жизнь. Вспомни­лись остро тихие свои посиделки в запертой комнате.

— Какой же это грех, мама? Ты любила, это не грех.