Nabat_1

Давным-давно уезжал он с похожего обжитого двора и по­сейчас помнил, как съеживалось его детское лицо от усилий сдержать непрошеные слезы, чтобы казаться взрослее. Дале­ко уезжал он по настоянию отца, попавшего в немилость к советским властям, в холодную Сибирь от величавого Дона, к родственникам, осевшим там в начале прошлого века. Ос­воили смолокурку в артели на новом месте. В созданный поз­же колхоз не пошли, а забрались дальше в тайгу, охраняя от дурных глаз и намерений умение врачевать без лекарств, со­храняя древнюю веру. Приучили к врачеванию Пармошу, обучили казацкому Спасу. После войны особисты основатель­но взялись за них. «Иди в монахи и хоронись. Вере не изме­няй и жди», — сказал ему дядька в двадцать лет и вывел за ворота, вручив котомец на дорогу. Ушел Пармен без долгих напутствий и никому не открылся за годы ожидания, только патриарх распознал его сразу, приблизил и оберегал, давал для чтения совершенно необычные книги, ничего не объяс­няя. Молчаливое понимание обоих было печатью таинства, охраняемого пуще глазу от ряженных в черные вериги попов и монахов. Чужие. И вокруг чужое, нелепое, и только сейчас почудилась Пармену весна обновления, среди зимы повеяло запахами, которые отгонял он от себя с того далекого дня, когда стоял хрупким росточком среди отцовского двора, род­ного казацкого база. Дождался он.

«Это как-то правильно получилось, — опять морщилось его лицо от влаги в уголках глаз. — Чтобы ожило оно, един­ственное...»

Отворилась дверь, и на просторное крыльцо вышла жен­щина, придерживающая пуховую шаль на груди. Поздоро­вались степенно.

— Что ж в избу не идете?

— Не звали пока, — отшутился Пармен.

Она задержалась на крыльце, потом поклонилась ему в пояс и ушла обратно в дом, и Пармен остался на месте, обду­мывая сказанные пожилой женщиной слова: «Обживайтесь, батюшка».

Без стеснений Пармен заглянул в конюшню. Красивый конь глянул на него блестящими глазами, пофыркал, втяги­вая запахи Пармена, и закивал головой часто, будто кланя­ясь и приглашая одновременно к кормушке с овсом.

— Ах ты, любезный! — расчувствовался Пармен и при­льнул щекой к конской морде. Конь крупными губами стя­нул его шапочку набок и подул ноздрями прямо в ухо Пармена, будто поведал ему нечто важное, ради чего он здесь.

Пармен погладил коня по шее, потрепал холку.

— Спасибо тебе за ласку, — промолвил он, и пришлось все же промакивать слезы в глазах.

«Пока туда-сюда, ситуация непонятная, нужно шанс не упустить, — размышлял Сумароков. Вся схема террора, раз­вязанного по стране против иноверцев и евреев, была ему доподлинно известна, сам разрабатывал с Лемтюговым, — А где лес рубят, щепки летят, можно куш отхватить. А у кого, национальность роли не играет».

Из объемистого списка назначенных на заклание он вы­брал троих: двух банкиров и одного еврея, взлетевшего на­верх еще при Ельцине и Черномырдине. Высвеченные по картотеке органов данные говорили, что вся троица весит одинаково персонально — по миллиону припрятанных бак­сов с небольшой разницей.

Сумароков оставил каждому по двести тысяч на пропита­ние, по сотне подручным, сто оставил на побочные расходы, написал на чистом листе бумаги 2 ООО ООО долларов и пол­юбовался ноликами. Это его, этого хватит, он не жадина.

Только он изготовился сжечь бумагу, с улицы раздался дробный перестук автоматных очередей, а следом громых­нул взрыв где-то в парадном. Привыкший к неожиданнос­тям, он плашмя выстелился на полу, охватив затылок руками.

«По мою голову?» — промелькнула боязливая мысль. Но никто не ломился в дверь, в окно не влетела граната или шаш­ка. Чертыхаясь, Сумароков пробрался к окну и осторожно выглянул вниз. Было светло, послеобеденный час, лошадей или джипов во дворе не видно.

«Ясное дело, — понял он. — Кому-то еще понадобилось с упырей мзду получить. Дерзайте, ребята», — успокоился Су­мароков.

Упырями после планомерной кампании искоренения ком­мерческих банков называли банкиров и в разгуле нынешних страстей чаще всего бомбили квартиры именно их. Кто ради наживы, кто из-за пакости, а казаки как-то не поспевали пре­секать разбои, подевались куда-то их сметка и прыть. Кто из рогатки бил стекла, кто из гранатомета, а Сумароков жил в престижном доме с нуворишами. В прежние времена сосед­ство с генералом из органов нравилось, теперь оно разонра­вилось Сумарокову.

«Сейчас-то уж точно казачки нагрянут, — отметил он и быстро оделся. — Я гут лишний, нечего светиться».

Остальной план он додумывал на своей даче, где собрал пятерку проверенных ребят из бывшего СОБРа.

Пока отрабатывались детали, одного из намеченных для собственной хорошей жизни подстрелили прямо в банке. Про­сто так. Еврей, не дожидаясь заклания, исчез.

— Не люблю переписывать цифры, — признался подруч­ным Сумароков. — Будем брать все с третьей жертвы. Ус­троим ему лесной арбитраж, выпишет нам полную сумму для покрытия убытков.

— Можно, — согласились они. Не привыкать. — А ка­зачки, не видно, чтобы обороняли упырей.