Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Роман, который начинается как биография Себастьяна Найта, превращается в автобиографию В., при этом подчеркнуто не является автобиографией Набокова, – Себастьян Найт одновременно и Набоков, и не Набоков. Как замечает Мария Маликова обо всех формах набоковской автобиографии, он тщательно создает напряжение между вымыслом и реальностью [Маликова 2002: 12]. Но, как мы уже видели, третий виток спирали возвращает нас к набоковской биографии, несмотря на изначальное отрицание. Одна из функций третьего, более истинного витка вскрывается благодаря подтексту новеллы Натаниэля Готорна «Дочь Рапачини». Новелла построена на легенде о ядовитой даме, и некоторые черты этого образа носит последняя возлюбленная Себастьяна, Нина Речная. Нина с самого начала является объектом расследования В., когда он, исполняя предсмертную волю Себастьяна, сжигает две пачки писем, одна из которых на русском. Подобно Г. Эбсону, сбрасывающему маску в кульминации Себастьяновой «Призматической оправы», Нина сбрасывает целую череду масок: француженка мадам Лесерф на поверку оказывается русской Ниной Речной, в девичестве Ниной Туровец. На следующем витке спирали Готорн помогает нам снять с нее литературную маску и увидеть, что ее персонаж также представляет собой отсылку к парижской возлюбленной Набокова – русской Ирине Гуаданини.

Брайан Бойд пишет, что «Набоков проецировал на Себастьяна стилизованное альтернативное продолжение своего недавнего прошлого». Но Бойд говорит, что, поскольку роман, похоже, «исключает внешние отсылки <…>, Набоков мог затронуть свои личные темы: смену языка, похороны прошлого с Ириной Гуаданини» [Boyd 1990: 501][121]. Подтекст показывает, что Набоков облекает свою любовную связь в художественную форму ради единственного читателя, который, как он ожидал, может распознать его намерения, – ради жены. Как отмечает Маликова, облечение факта в художественную форму дает писателю власть над прошлым, памятью и читателями. С помощью отсылок к новеллам Готорна и легенде о смертоносной даме Набоков превращает Гуаданини в мифическое существо, чтобы объяснить свою страсть к ней, уменьшить свою вину и извиниться перед Верой. Слова В. о романах Себастьяна дают нам ключ к этому приему:

Но проблески его признаний о себе едва отличимы от мерцающих огоньков вымысла. А что еще более удивительно и непонятно: откуда у человека, пишущего о своих истинных чувствах, хватает сил одновременно лепить – из самого предмета своей печали – измышленный, слегка, может быть, даже комический образ? [Набоков 2014: 136].

Стейси Шифф пишет, что Гуаданини «имела репутацию коварной обольстительницы» [Шифф 2010: 133]. Доминик Десанти цитирует, как охарактеризовал отношения Набокова с Гуаданини М. Л. Слоним: «Ирина Гуаданини – дикое, ослепляющее чувственное увлечение» [Desantis 1994: 36]. М. А. Алданов упоминает о ней как о «femme fatale, разбивательнице сердец» [Шифф 2010: 134]. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» Пал Палыч Речной говорит о своей бывшей жене Нине: «…вы это все найдете в любом дешевом романчике: это же типаж, типаж» [Набоков 2014: 169]. «Мне, между прочим, часто думается, что ее просто никогда не было» [Набоков 2014: 170]. Пал Палыч изображает свою бывшую жену как реальную, обычную женщину, но роман Набокова преображает ее в магическое существо, способное на волшебные чары, которое таинственно связано со смертью Себастьяна.

То, что Себастьян станет жертвой такой колдуньи, предсказано его внезапным (временным) исчезновением в семнадцать лет – поездкой на восток с Алексеем Паном. Греческий бог Пан своей музыкой внушал внезапный страх одиноким путникам в пустынных местах, вызывал вдохновение, сексуальное влечение и панику; лучшим творением Алексея Пана был русский перевод стихотворения Китса «La Belle Dame sans Merci» («Прекрасная жестокосердная дама») [Набоков 2014: 48], в котором колдунья, Озерная дама, соблазняет рыцаря. Именно это Нина и проделывает с Найтом: после того как в 1935 году она наконец отвергает его, Себастьян превращается «в худую, скорбную, безмолвную фигуру» [Набоков 2014: 209], по словам Китса, в рыцаря, который «бродит бледен, одинок, печален, изможден», «навек порабощенный ее чарами» [Keats 1996][122]. Нина, русская сирена, «речная женщина» [Набоков 2014: 181][123], сама переводит Себастьяна, как Алексей Пан перевел стихотворение Китса, из Себастьянова английского мира обратно в его русский, который для него служит эквивалентом потустороннего.