Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Точно такое же напряжение характеризует и отношения В. с Ниной. В. находит ее обольстительной и едва не повторяет путь Себастьяна, который был ею фатально увлечен. С точки зрения В., Нина – «капризная ветреница, порушающая жизнь глупца», тогда как утрата Клер приводит Себастьяна к упадку и смерти [Набоков 2014: 172]. Но все же после того, как ее волосы касаются его щеки, В. подумывает «с ней переспать» [Набоков 2014: 193]. Нина говорит о себе, что она «совсем не та заурядная женщина, какой он [Себастьян] ее считал, это абсолютно другой случай. Она о людях, о жизни и смерти знает капельку больше, чем он, по его убеждению, знал сам» [Набоков 2014: 184]. Что бы это ни было, оно позволяет ей ввести В. в искушение и заставить задуматься о любовной связи, которая, похоже, стала бы первой в его скучной жизни, и он мог бы пойти путем брата, если бы вовремя не вспомнил важную деталь из болтовни Пала Палыча о бывшей жене.

Когда Нина случайной фразой ненамеренно раскрывает свое опасное истинное лицо, В. тоже быстро придумывает проверку, в которой задействован паук, но в данном случае лишь на словах. Он говорит по-русски так, чтобы Нина услышала: «А у ней на шейке паук», – и когда она реагирует, схватившись за шею, то тем самым выдает фальшивость своей французской личины, с помощью которой манипулировала В. – эта личина скрывала ее русскую сущность.

У Готорна и у Набокова мужчины обнаруживают, что имеют дело с ядовитыми дамами, при помощи паука: Гуасконти – заразившись ядовитостью, а В. – едва не подпав под чары Нины, открыв ее подлинную сущность – рокового увлечения Себастьяна. Набоков подчеркивает образ паука, когда В. представляет, как говорит Нине: «вы <…> попались с поличным» [Набоков 2014: 199][127]. Здесь окончание сказок разнится: у Готорна Беатриче умирает от противоядия, которое составил Бальони и дал ей Джованни. В. находит противоядие для ее личины, но Нине явно удается уцелеть, и она будет жить, соблазняя следующие жертвы. Тем не менее и Джованни, и В. с успехом используют паука, чтобы освободиться от чувственных чар таинственной женщины, поработившей их.

Беатриче отождествляется с пышными, чувственными, но ядовитыми растениями в отцовском саду. Она «показалась ему сестрой этих растений, еще одним цветком этого сада, только принявшим человеческий облик, таким же прекрасным – нет, даже более прекрасным, чем самый роскошный из них, но цветком, приблизиться к которому можно было лишь с маской на лице, а прикоснуться – лишь рукой в перчатке» [Готорн 1965: 270]. Ее отец уподоблен тому, кто «находился среди враждебных ему существ, диких зверей, ядовитых змей или злых духов, которые, предоставь он им возможность, причинили бы ему непоправимое зло» [Готорн 1965: 269]. Работая в саду, он «защищал руки парой плотных перчаток». Нина описывает, как Себастьян «…придет à l’improviste, плюхнется на пуф, руки положит на набалдашник трости, даже перчаток не снимет» [Набоков 2014: 184]. Мотив перчаток вновь возникнет в связи с «Алой буквой»; в обоих произведениях Готорна и в романе Набокова перчатки служат защитой от смертоносных чувственных чар.

Роскошь жутковатого сада Рапачини, о котором рассказчик говорит: «клочок земли с такой пышной и ласкающей глаз растительностью», «великолепие [которой] казалось ему неистовым, чрезмерным и даже неестественным» [Готорн 1965: 272], представляет собой противоположность до странности тусклому саду при загородном доме Нины:

Десятка два старых больших деревьев исполняли обязанности парка. С одной стороны подступали поля, с другой – увенчанный фабрикой холм. Все почему-то имело какой-то пыльный, усталый, обносившийся вид; потом, когда я узнал, что дому всего лет тридцать с небольшим, я еще более подивился его старообразности [Набоков 2014: 189].

Но связь с садом Рапачини подкрепляется названием фильма, в котором, по мнению В., возможно, снималась в эпизоде Нина, потому что Себастьян посмотрел его трижды, а В. один раз – «Зачарованный сад» [Набоков 2014: 210]. Фильм демонстрирует роскошь вымышленного заколдованного сада, а загородный дом Нины и его тусклый фон говорят о том, что колдовство Нины по своей природе иллюзорно.

За счет включения образа ядовитой дамы и его варианта, созданного в девятнадцатом веке в «Дочери Рапачини», Набоков мифологизирует хищную соблазнительность Гуаданини: он представляет Нину как вечную, универсальную, необоримую женскую силу, пробуждающую сексуальное желание в жертвах-мужчинах. Поскольку иначе мотивация печальной судьбы Себастьяна в сюжетной линии романа была бы неясна, Набоков подкрепляет ее мифологической и литературной основой, – метафорическую участь, которая поджидала бы его самого, если бы он не отверг Ирину.