Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Физически его вина проявляется так: «Ему казалось, что весь мир смотрит на него не отрываясь и видит на его обнаженной груди прямо над сердцем алый знак. Действительно, в этом месте уже давно таилась грызущая боль, подтачивая своим ядом его здоровье» (гл. 12 «Пастор не спит») [Готорн 1957: 136]. Незадолго до смерти Димсдейл выходит из дому в полночь, терзаемый муками совести, и встает у позорного столба, намереваясь покаяться в своем грехе, но так и не решившись на это. На следующий день церковный сторож приносит преподобному черную перчатку: «Ее нашли утром <…> на помосте, где ставят преступников к позорному столбу. Наверно, сатана занес ее туда, намереваясь сыграть с вашим преподобием непристойную шутку. <…> Безгрешной руке незачем скрываться под перчаткой!» (гл. 12 «Пастор не спит») [Готорн 1957: 143]. В этом контексте ужас Себастьяновой «черной перчатки» и фальшивой руки во сне, который видит В., намекает не только на сверхъестественное возвращение Себастьяна, но и на вину самого Набокова [Набоков 2014: 214]. Необычайный образ из сна сочетает в себе черную перчатку из романа Готорна с крошечной алой рукой из «Родимого пятна», где мотив руки снова оказывается связан с виной мужчины перед женщиной.

«Родимое пятно»

В рассказе «Родимое пятно» алхимику Эйлмеру не дает покоя один изъян, который он находит в своей прекрасной и ангелоподобной жене Джорджиане: это алое родимое пятнышко в форме крошечной руки у нее на левой щеке. Он видит в родинке «символ того, что его супруга подвержена грехам, печалям, увяданию и смерти» [Hawthorne 2005: 90], и она соглашается, чтобы муж попробовал удалить пятнышко. Муж запирает Джорджиану и подвергает ее различным алхимическим процедурам, а ход лечения проверяет, давая ей цветок, который умирает от прикосновения Джорджианы. Наконец алхимик изготавливает эликсир, из-за которого родинка выцветает до едва заметного розового, но сама женщина умирает. Перед смертью она говорит Эйлмеру: «Ты отверг лучшее, что могла предложить тебе земля» [Hawthorne 2005: 105]. Родинка, «призрачная ручка, напоминавшая о бренности» [Hawthorne 2005: 91], соединяет земную, смертную жизнь с небесной, и алхимику «не удалось обрести в настоящем идеальное будущее» [Hawthorne 2005: 105].

Руки и родинки связывают рассказ Готорна с романом Набокова. В «Себастьяне Найте» встречаются две призрачных руки; в обоих случаях они принадлежат Себастьяну: белая пишущая рука (правая), которую В. представляет, когда наведывается в квартиру покойного брата [Набоков 2014: 57], а в пару к ней – левая рука Себастьяна в черной перчатке, которая возникает в «на диво неприятном сне» В. [Набоков 2014: 214]. Когда Себастьян, расстегнув, снимает эту перчатку, «…из нее вываливается содержимое – лавина крошечных рук, вроде передних лапок мыши, сиреневато-розовых и мягких» [Набоков 2014: 215].

Связь крошечных ручек с рассказом Готорна подкрепляется «крохотной бледной родинкой на бледной щеке» [Набоков 2014: 197] Нины, – В. замечает эту родинку, когда узнает Нину благодаря ее фразе о том, как она поцеловала мужчину, потому что он умел расписываться вверх тормашками. Эта родинка и открывает то, что мадам Лесерф – на самом деле роковая женщина, описанная Палом Палычем, и связывает ее с Себастьяном: у него была «родинка над просвечивающим пунцовым ухом» [Набоков 2014: 35]. Эти образы соединяют писательское бессмертие Себастьяна (белая рука – это его пишущая рука) с его физической смертью в сновидении В. – фальшивой рукой в черной перчатке. На личном уровне, адресованном Вере, черная перчатка, наполненная крошечными розовыми ручками, сочетает образ родинки в форме руки и черной перчатки преподобного Димсдейла: образ пугающий, потому что он говорит и о судьбе Себастьяна после того, как тот предпочел Нину Клер, и о супружеской измене самого Набокова. Этот образ указывает на то, что Набоков понимает: подобно Эйлмеру, ему и самому Себастьяну не удалось по достоинству оценить лучшее, что могла даровать земля.

В «Родимом пятне» Готорн описывает эксперименты алхимика Эйлмера: «Его сверкающие бриллианты были лишь простой галькой <…> в сравнении с бесценными самоцветами, скрытыми от него и недостижимыми» [Hawthorne 2005: 99]. Такую же метафору использует и Набоков, но переворачивает ее. Пробудившись, В. пишет: «Я знаю – простая галька, оставшаяся на ладони после того, как рука, нырнув в воду по плечо, ухватила сиявший на бледном песке драгоценный камень, и есть тот желанный самоцвет, хоть он и превратился в гальку, обсохнув на солнце повседневности» [Набоков 2014: 216]. Эйлмер в поисках совершенства для своей жены идет неверным путем; Набоков косвенно заявляет, что совершенство находится рядом с ним.

«Молодой Браун» и «Эготизм, или Змея в груди»