Над нами миллион высоты

Направляясь снова к Звереву, недалеко от помещения барокамеры Смирин повстречал Сорочина. Доложил о слу­чае с замполитом и был немало удивлен: начальник медслужбы хотя и налился краской, однако не кричал, а сдержанно расспрашивал, как все было. Потом попросил ежедневно докладывать о состоянии здоровья майора. Увидев, что Смирин спешит, неохотно распрощался. "Что-то стряс­лось с начальником",— отметил про себя Смирин.

Еще с крыльца он услышал в квартире Зверева смех.

— Весело что-то у вас,— сказал, входя в комнату.

— Рассказываю фельдшеру забавную историю,— отозвался Зверев.— Звонил Дым, приказал лежать до суб­боты...

— Не исключено, что и дольше.

— Смилуйтесь, доктор!

— Самолет, по крайней мере, вы не скоро увидите.

— Я буду выполнять все, что прикажете,— сказал Зверев.

— Вам стало хуже?

— Наоборот, мне совсем хорошо.

Смирин еще раз осмотрел больного. Видя вблизи озабо­ченное лицо врача, Зверев решил: "У него уже все сведе­ния о моей болезни добраны. А коль так..." И он отва­жился.

— Вот что, доктор... Я обязан рассказать вам... Только пусть это будет между нами.— Звереву сразу стало легко говорить.— Перед отъездом сюда эашел я к полковому вра­чу за медицинской книжкой и в шутку — мы с ним были друзьями — попросил поставить отметку об испытаниях в барокамере. Шутки шутками, а знаете — хотелось выле­теть... Он написал, что поднимал меня на пять тысяч. А теперь, когда вы стали меня поднимать, сами видели, что было.— Зверев поднял на Смирина блестящие черные гла­ва и с удивлением заметил, что врач спокойно слушает его, покачивая головой.— Я понимаю, доктор, что после всего этого не имею права на ваше доверие, но все же...

Смирин улыбнулся:

— Что вы! Значит, так: в полк пойдете завтра, а тре­нировку в барокамере начнем после выходного дня. Идет?

Зверев встал, протянул Смирину папиросу.

— Не курю и вам не советую...— отказался Смирин и, распрощавшись с облегчением, вышел на улицу.

16

На командном пульте остались полковник Дым и май­ор Смирин. По плановой таблице Дым прикинул, сколько в этот день будет полетов, и наклонился к микрофону;

— "Сорок четвертый", как у вас дела?

В репродукторе послышался басовитый голос "сорок четвертого":

— Разрешите десять и двадцать?

— Разрешаю! Прием.

Тишину аэродрома расколол могучий, нараставший с каждой секундой гул двигателей. Он надвигался стеной, глушил все на своем пути. Потом опал, как морская волна, когда ударяется о скалистый берег. На взлетной полосе показалось звено серебристых истребителей, за ним — вто­рое. Третье выходило с рулежной дорожки.

— Сорок разрешаю,— спокойно сказал Дым в ми­крофон.

От гула двигателей зазвенели стекла в окнах командно­го пульта и лист бумаги, лежавший на плановой таблице, неслышно пополз на пол. Смирин подхватил его на лету.

Не успел затихнуть гул взлетевших самолетов, как на старте появилось звено второй эскадрильи. Оно двигалось медленно, на ходу ровняя строй, и по команде руководи­теля полетов стремительно пошло на взлет. А на взлетную полосу уже выруливала третья эскадрилья.

На пульте все время звенели стекла. Дым держал пе­ред собою микрофон и строго смотрел в конец взлетной по­лосы. Замечаний по взлету у командира полка не было, и он положил микрофон на стол. В это время резко зазвонил телефон.

— Дым слушает!

— Говорит Астахов,— послышалось в трубке.— В один­надцать часов ваш вылет. Вы слушаете? Цели будет да­вать командующий. Над озером перехватить. Я все время на своем командном пункте.

Прижимая к уху черную телефонную трубку, Дым скло­нился над картой, задержал палец на маленьком синем кружочке озера посреди зеленого разлива лесов. Быстро определил курс, приблизительное расстояние.

— Вы сказали идти эскадрильей? Почему?

— А как?

— По плановой таблице мы идем восьмеркой. Восьмер­кой пойду, товарищ командир,— сказал Дым.

Смирин не раз наблюдал перемены, происходившие с командиром полка, когда он собирался в полет. И теперь вот Дым сразу стал вроде бы выше ростом, лицо сосредо­точилось и помолодело, а глаза загорелись необычным, ярким светом.

С затаенной грустью глядя на Дыма, Смирин завидо­вал его ловкости и спокойной отваге. В этом человеке бы­ла бодрость, заражавшая окружающих. Незыблемый авто­ритет командира основывался на широких познаниях и опыте.

Выглянув из окна пульта, Дым позвал майора Капус­тина и передал ему красную повязку руководителя поле­тов. По плановой таблице показал, кто в воздухе, где на­ходится и когда должен сесть.

— Иду с Анутюновым на перехват. А вы, майор, ко­мандуйте.

Сел в машину и поехал на стоянку.

Вскоре в репродукторе послышался его голос:

— Разрешите десять?

— Разрешаю,— ответил майор Капустин.

Восьмерка выстроилась парами, дала полный газ и со свистом пронеслась мимо командного пульта.

Дым взлетел первым, подобрал "ноги" и тронул ручку на себя. Оглянулся — никто не отстал, семерка держалась подле него плотным строем.

— Хорошо,— произнес вслух.

Отдалялась, словно проваливалась, земля, безгранич­но ширился горизонт. Слева искрилось солнце, и вся та сторона была затянута солнечной пылью. Солнце в гла­за — хуже нет для истребителя!