Над пропастью

Уходящий каменный гребень был чистый от снега, но острый, будто затесанный с двух сторон. Двигаясь по нему, как по коньку остроконечной крыши, можно было попытаться добраться до вершины станового. Морозов решил попробовать. Риска большого не было: сбросить рюкзак и спуститься налегке можно и в любом другом месте. Главное — внимание и сосредоточенность.

Он был почти у цели: к перевалу склон стал заметно положе, и снег здесь лежал не сплошным покровом, а узкими полосами, уходящими к подножию горы. Ночь в горах наступает внезапно, и Морозов спешил. Он решился на спуск и стал пересекать одну из таких снежных полос — не очень длинную, так что даже если бы и сорвался, вряд ли всерьез покалечился бы. Снег был сухой и твердый, и он с силой вбивал в него подошвы кроссовок. Вдруг он услышал звук, похожий на выстрел, непроизвольно глянул в том направлении, на секунду потерял концентрацию и в тот же миг, не успев даже ойкнуть, сорвался и покатился по склону, стремительно набирая скорость. Быстрота скольжения поразила его. Инстинктивно он изо всех сил пытался зацепиться скрюченными пальцами за твердый снежный наст. В голове мелькнуло: «Вот и все». Снег кончился. По инерции он еще катился по острым камням, обдирая руки и одежду, перевернулся, упал и, не почувствовав удара, потерял сознание.

2

Морозов очнулся сидящим у каменного выступа, метрах в десяти ниже границы снега. Он держал перед собой окровавленные руки и не мог понять, чья на них кровь. Сверху капало, он понял — с головы, только почему-то ее он не ощущал, а лишь чувствовал что-то тяжелое, что ему трудно держать. Он повернул ладони кверху, и они стали наполняться темной жидкостью. Он догадался, что это тоже кровь, и понял — чья. Кто-то, кто поддерживал его сбоку, сделал ему перевязку и помог встать.

Спуск был недолгим, но трудным. Сознание хоть и вернулось к Ивану, но не отличалось ясностью, и во всем теле была какая-то вялость (он не мог знать, что почти час истекал кровью, пока к нему, лежащему неподвижно на склоне горы, подоспела помощь). Подставив плечо и обхватив его за туловище, незнакомец надежно подстраховывал его.

У подножия хребта его положили на камни, подстелив что-то из одежды. Он смотрел на облака в синем небе, клонящееся к закату солнце. Потом очень близко он увидел родное лицо с чуть заметными конопушками.

– Маша... — промолвил он, не веря своим глазам. — Прости меня! Я не мог поступить иначе.

Она намочила полотенце и стала вытирать кровь с его лица, по ее щекам текли слезы.

Через четверть часа караван двинулся в обратный путь. Впереди, верхом на лошади, с ружьем за спиной, из которого был произведен злосчастный выстрел, ехал проводник-казах. Следом за ним, тоже верхом,— Морозов. На всякий случай его ноги привязали к седельной подпруге. Кроме того, рядом шагал нанятый Машей местный инструктор по горному туризму, оказавший ему первую помощь и помогший спуститься с горы, и, как и прежде, подстраховывал его. Маша замыкала шествие, ведя под уздцы лошадь, навьюченную походным скарбом и Ивановым рюкзаком, с трудом спущенным вниз немолодым казахом. Караван сопровождала Долли — неизменная Машина спутница и защитница. У нее, как и у Морозова, на теле имелась свежая рана — результат схватки бесстрашной всероссийской медалистки с двумя невоспитанными пастушьими собаками.

Они спустились по ущелью до того места, где давно журчащий, но невидимый ручей выходил из горы наружу, напились холодной прозрачной воды и продолжили путь до наступления темноты. На ночлег расположились у начала хребта, где смыкались два ущелья — то, в которое Морозов вошел, и то, из которого его вывезли. Разместились в двух палатках: Маша с Иваном и инструктор с проводником.

За ночь у раненого поднялась температура, тело налилось свинцовой тяжестью. Когда, едва забрезжил рассвет, стали собираться в дорогу, он не смог встать на ноги даже с посторонней помощью. С трудом его посадили на лошадь. Самостоятельно держаться в седле он уже не мог. Поэтому на ту же лошадь села Маша, как самая легкая из всех, и придерживала его. По пути освободились от лишних вещей, оставив их на хранение у чабана в юрте. Теперь одна лошадь шла налегке и во время коротких привалов сменяла уставшую.

У Морозова все чаще пересыхало во рту. Он находился в полуобморочном состоянии и с трудом воспринимал окружающее. Затуманенный взгляд его прояснялся, когда во время отдыха над ним склонялось осунувшееся от переживаний, бессонной ночи и физической усталости внимательное лицо Маши, слышался ее ласковый голос. И еще несколько раз сознание его как будто оживало — когда встретили чабана (того самого), глядя на него, восклицавшего «ой-бай!», когда переходили вброд бурный ручей и, наконец, когда дошли до горной турбазы, где пересели в легковушку, за рулем которой находился сам директор.