Над Самарой звонят колокола

«Вот и все, комендант, приспело время не токмо рапорты да промемории рассылать… Разослано их предовольно, а помощи тебе не пришло ниоткуда… – скорбно думал Иван Кондратьевич. – И на гусарские эскадроны надежда угасла, зря радостью сердце тешил. Поутру воротится нарочный, а утешительных вестей от воеводы не будет… Стало быть, располагать надобно на себя и на своих солдат и казаков. А надежны ли они? Вона, кто бы мог подумать – атаман Чулошников был в Тоцкой крепости комендантом, а теперь воровской партией командует… А казачий атаман не лапотный мужик, в военном деле весьма опытен и грамотен. Гарнизон Бузулукской крепости, сказывали бежавшие оттуда помещики, весь предался самозванцу. В той крепости несколько человек смерть от бунтовщиков приняли за сопротивление. Теперь, наверное, и Борская да Красносамарская крепости подпали под тую главную силу, что вслед передовому отряду движется к нам… Никаких вестей не пришло о том, что стало с атаманом алексеевских казаков Яковом Чепурновым. К самозванцу ли переметнулся, или бежал куда? Но в Самаре не объявился… А в пригороде Алексеевском немалое число отставных рядовых и унтер-офицеров поселено. Иные в гвардейских полках службу правили. Кто бы мог подумать, что от таких солдат и казаков великая смута и разорение отечеству будет?»

Вспомнив, вздохнул – с час тому назад в земляной крепости отыскал его тайно присланный из Алексеевска от купеческого старшины Рукавишникова нарочный и сообщил, что из Бузулукской крепости прибежал в пригород бывший гвардеец Алексей Горбунов с передовой воровской партией и на сходе читал именной манифест якобы объявившегося государя Петра Федоровича… И многие из бывших солдат уверовали, крест и святые иконы целовали на верность тому Петру Федоровичу, как истинному государю.

Иван Кондратьевич, забыв про чай, сел на лавке ровно, забарабанил пальцами по столу. Горькое раздумье не отпускало.

«С ума сойти можно, – чертыхнулся он. – Думал прежде о себе, что от семи собак на распутье смогу отгрызться. А вышло – куда ворона летит, туда и глядит! Объявился под Оренбургом Петр Федорович, и мне уже вот так запросто от него с чистой совестью не отшатнуться… Худа та мышь, которая одну лазею знает! Вот уже и я в мыслях нараскоряку в разные стороны: то ли под Оренбургом самозванец донской казак бунтует, то ли и в самом деле объявился государь Петр Федорович, чудом спасшийся от смерти, а теперь корону себе возвернуть вознамерился…»

Петру Третьему он присягал где-то в декабре тысяча семьсот шестьдесят первого года, только недолго царствовал тот Петр Федорович. Иван Кондратьевич, будучи сержантом лейб-гвардии Измайловского полка, летом следующего года, перед выходом из гвардии капитаном в Ставропольский батальон, уже присягал на верность ныне царствующей государыне Екатерине Алексеевне.

«Посмотреть бы как ненароком, – пришло на ум шальное желание – ладони даже вспотели! – на того объявившегося Петра Федоровича! Довелось мне его видеть однажды совсем близко, при коронации. Узнал бы государя и теперь – покатый лоб с залысинами, парик, губы надменно сжаты. Помню, как нервно государь дергал повод коня, а тот все не стоял спокойно, рыхлил копытом утоптанный снег площади… Ну что же, вот побросают ружья твои солдатики при набеге толпы бунтовщиков, скрутят тебе руки и, ежели сразу не повесят на земляном валу, то упроси атамана представить тому объявившемуся государю. Может, и признаешь и принесешь присягу заново, упадешь в царские ноги да вместе с его атаманами поведешь казаков на Казань аль на Сызрань потрясти толстопузого воеводу Иванова, а из Сызрани прямиком на Москву…»

Балахонцев встал, решительно заходил по комнате, освещенной толстой свечой в подсвечнике посреди стола.

– Экая чертовщина на ночь глядя лезет в голову, – обескураженно пробормотал Иван Кондратьевич, перекрестился, снял с гвоздя полушубок и прилег на лавку хоть на короткое время забыться успокоительным сном…

Едва поднялось солнце и нежно-розовыми лучами высветило занесенные снегом крыши, как на крыльцо комендантской канцелярии с трудом поднялся разбитый в седле от долгой езды нарочный: глаза покраснели от бессонницы, на вислых усах иней намерз, словно на банной стрехе, где из волоковского оконца постоянно выходит горячий пар.

– Васька! Нарочному стакан водки согреться! – распорядился Иван Кондратьевич, торопливо выхватил у казака протянутые пакеты и рывком надорвал первый из них. Капитан Краевич писал, что хотя он и получил уведомление от самарского коменданта о том, что рядом с городом уже объявились злодейские шайки в изрядном числе, но выступить к Самаре не может, потому как следующие за ними лошади еще не прибыли, отчего сызранский воевода и не отпускает гусар на санях следовать к нему, капитану Балахонцеву, на выручку.