– К слову, господин капитан, на ваше прошение симбирским комендантом к вам отправлены на санях два искусных канонира. Сделано сие по распоряжению господина генерал-аншефа фон Бранта. Употребите их к починке артиллерии и к стрельбе по ворам из пушек. Также уведомлен, что часть пороха с зарядами вам будет возвращена. Честь имею! – Капитан Авдеев в сопровождении Ильи Кутузова вышел из канцелярии, сел на коня и поехал к Волге.
– Вот оно, возможное пугачевское воинство, – раздраженно бросил Илья Кутузов, обращаясь к капитану Авдееву. Они уступили середину улицы – навстречу шла угрюмая, измученная дальней и никчемной пересылкой толпа людей численностью свыше трехсот человек. Мужики шли молча, бабы и детишки чертыхались и плакали, скользя и падая на обледенелом склоне берега. В санях голосили голодные грудные детишки: на таком морозе грудью младенца не покормишь, а в Рождествене отогреться и передохнуть не дали.
Илья Кутузов проводил капитана Авдеева, возвратился в канцелярию и застал капитана Балахонцева уже за распечатанным пакетом с ордером казанского губернатора.
– Ага, воротился? Так слушай, каково отчитывает меня господин Брант. Вот:
Иван Кондратьевич с трудом подавил в себе бешеное желание изодрать в клочья губернаторов ордер с детскими утешительными сказками, что, дескать, никаких чертей нет и бояться их потому весьма стыдно.
– Писано от губернатора еще пятого декабря. – Иван Кондратьевич снова глянул концовку ордера, где стояли дата и подпись фон Бранта. – Уже половина месяца минула, а он все о пустых якобы калмыцких набегах мне твердит, будто и не было постыдного разгрома Кара и Чернышева и будто Оренбург все еще не в крепкой осаде от самозванца!
– Должно, ваше уведомление о взятии пугачевцами Тоцкой и Бузулукской крепостей в Казани еще не получены, – вслух поразмыслил Илья Кутузов.
– А что толку, коль и получат? – вскинул раздраженно голову Иван Кондратьевич и пальцем ткнул в сторону окна, через которое видно было, как брели возвращающиеся поселенцы. – Вон, гляди, какую воровскую ватагу губернатор мне самолично в город ввел! Да по их озлобленным разбойным рожам видно – только и ждут часа, чтоб самозваному Петру Федоровичу предаться! По самой малой прикидке из них можно полторы сотни мужиков поставить под ружье! Слышишь, голубчик Илья, одних поселенцев и каторжных вдвое больше наших солдат да казаков! Ну и губернатор, ну и слава ему – вкатил в Самару пороховую бочку да и фитиль собственноручно запалил. Не ему, а нам взлететь от той бочки под облако!
Подпоручик Кутузов вспомнил недавний разговор с симбирским офицером, решил хоть малость порадовать обескураженного и обозленного на начальство коменданта.
– Успел сказать мне капитан Авдеев, что в Сызрань пришла команда гусарских эскадронов под началом капитана Константина Краевича.
Иван Кондратьевич, ходивший по комнате, резко остановился, словно не веря услышанному, переспросил подпоручика:
– Гусарские эскадроны, говоришь, пришли? Да ведь это спасение нам от Господа за наши душевные муки ниспослано. Тем эскадронам полсуток хватит маршем прибыть в Самару! Фу-у, аки пудовая гиря от сердца оторвалась… Эй, Васька, божья коровка! – крикнул повеселевшим голосом Иван Кондратьевич денщика и, когда тот сунул голову в приоткрытую дверь, наказал: – Сыщи сержанта Стрекина и живо ко мне!
Денщик бесшумно прикрыл дверь и загремел сапогами по ступенькам крыльца.
Ранее сержанта Стрекина прибыл с докладом сержант Андрей Мукин: поселенцы и колодники общим числом триста восемнадцать человек все в целостности, без побегов, возвращены в Самару.
– Где вас встретил капитан Авдеев? – спросил комендант.
– За Симбирском, в татарской деревне Елшанке, ваше благородие.