Над Самарой звонят колокола

«Экая нас сила! – усмехнулся про себя протопоп Андрей, осматривая знакомые, красные с мороза лица своих соратников по служению Господу. – Да и то не все явились еще. Дать им ружья – так и добрая команда к обороне Самары будет…»

– Батюшка протопоп! – Рослый и молодой еще, лет тридцати пяти, Алексей Михайлов первым нарушил молчание. – Прознали мы через пономаря вашего Ивашку, будто получена важная бумага от синода. А как шли по городу, то от иных самарцев уже смутные слухи довелось услышать, будто синод признал в объявившемся на Яике подлинного государя Петра Федоровича. Возможно ли сие?

Протопоп Андрей подивился, как скоро простолюдины из всякой вести ищут сотворить себе необоснованную выгоду! Он отрицательно покачал головой, давая понять, что таких сведений в послании Святейшего синода нет и в помине.

Федор Аникашин не утерпел и огорошил всех своей новостью:

– А мне, батюшки мои, час тому назад на рынке ткнулся в глаза Алексеевского пригорода купец Антон, Иванов сын Коротков. Так сей купчина за большим секретом поведал, что живущий в Алексеевском пригороде отставной гвардейский сержант Алексей Горбунов по наказу своих отставных однополчан уже выехал под Оренбург. Тот Горбунов, сказывают, был в Невском монастыре на погребении императора Петра Третьего Федоровича.

– Ох ты, господь праведный! Да что же это на Святой Руси затевается? – Священники закрестились, поглядывая кто на иконостас, а Алексей Михайлов и на открытую дверь столовой комнаты, где справная протопопица хлопотала около самовара.

– И какие вести от того Алексея Горбунова? Воротился ли в пригород? Можно ли испытать его на покаянии? – уточнил протопоп Андрей, хмуря высокий с залысинами лоб: не страшась гнева божьего, сей жеребец в рясе, едва сняв облачение в алтаре, вона как пялится бесстыжими глазищами на протопопицу…

Аникашин, перехватив взор протопопа, будто ненароком двинул локтем в бок Алексея Михайлова, а сам, изобразив на бледном лице сожаление, развел руками:

– Тот купец Коротков сказывал, что Алексей Горбунов остался у возмутителя на службе.

– Неужто признал в лицо? Ох, братие, влипнем мы в смолу тягучую, и не выдраться нам из нее чистыми. – Протопоп Андрей ткнул перстом в послание Святейшего синода, двинул его к священнику Алексею Михайлову.

– Чти, батюшка, ты глазами куда как вострее всех нас, – сказал протопоп с подковыркою, но Михайлов и виду не подал, что понял намек протопопа, принялся читать. Священники слушали, кряхтели, по-мужицки скребли подбородки. Притихли, когда послание Святейшего синода, к окончанию, стало касаться каждого из здесь сидящих:

– «И вам, яко верные усердные и мудрые строители дому божия, возбудить в пастве вашей горячую ревность ко истреблению богопротивных и пагубных начинаний оного злодея. Соедините рвение свое с ревностью паствы вашей.

Представьте себя и оную паству Богу усердными рабами, монархине верными подданными, отечеству достойными его членами, церкви истинными ея сынами…»

Отец протопоп принял по прочтении послание у Алексея Михайлова, сложил листы в пакет и положил на стол, сургучной печатью вниз.

– Так что же порешим мы, братия во Христе? – принялся размышлять вслух протопоп Андрей. И покликал протопопицу: – Матушка Феодосия, неси нам чашки да самовар. Забавно ныне получается у меня – который раз сажусь пить чай, и все не досыта. Перед этим забежал к Даниле Рукавкину, только было один кусочек сахару исчмокал, ан на тебе – бежит посыльщик, кличет в магистрат по делу. Пейте, братие, да думайте над посланием Святейшего синода. А после и порешим, когда и как объявить все это самарским мирянам.

5

Данила Рукавкин, проводив за калитку чрезмерно говорливого цехового Алексея Чумакова, пришел дознаваться, нет ли каких новостей из-под Оренбурга, ровно у Данилы там свой курьерский стан нанят, – прошел по вычищенному, будто и не было никакого снегопада, подворью, постоял у запертых амбаров, сокрушенно вздохнул.

«Купечеству по такой неустроенности долгое время терпеть безторжицу, убытки немалые иметь… Оно всегда и во всех землях так: ежели смута, междоусобица – крестьянину да купцу первыми разоряться».

Вспомнилось к месту давнее хождение с караваном в прежде неведомую Хиву, мытарства в песках, страхи и переживания от разбойных кочевников, их ночных нападений, а потом и от насильственного, неоплаченного изъятия из купеческих лавок россиян лучших товаров велением хивинского хана Каипа.