Над Самарой звонят колокола

– «Видите, что волк похищает овцы от стада Христова: не бежите, яко наемники, но паче вооружитесь силою слова божия и возымейте попечение об спасении их…» Вона, «не бежите, яко наемники», – проворчал он, – ежели наемнику какой государь платит скверное жалование, он непременно сбежит к другому… А ежели не сбежишь, бросив паству, воры пограбят пожитки, а самого повесят. Сбежишь от синод – будет кара: расстригут и выгонят из священников, нищебродом к старости сделают. Эх-ма-а, ан поразмыслишь теперь на досуге, матушка Феодосия, да и согласишься с тем непутевым цеховым, что нынче брякнул мне, будто свинье не до поросят, когда ее на огонь тащат… Что дале сие великомудрое послание синодских отцов вещает нам? Чту, матушка, а ты слушай: «…Внушите пастве вашей увещевания наши, основанные на слове божием, внушите с таким речением, чтоб вкоренились в сердцах их, чтоб умножилась их ревность исполнить должность, подтвержденную присягою к благочестивейшей и самодержавнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне…» Вона как рассудили великие отцы синода, – вновь проворчал протопоп Андрей и со злостью тряхнул посланием. – Наслали на нашу голову сей манускрипт и тем, мнят, оправданы будут перед Богом! А как потворствовали помещикам мирян утеснять, о том позабыли в сей смертный час, а гнев божий руками взбунтовавшихся тех мужиков на наши немощные плечи тяжкой виной налегает… Коль смятение в душу мирянина въелось, тут мало слов увещевательных. Вот и покойный ныне полковник Чернышев, – и протопоп Андрей сделал неопределенный жест рукой, словно через стекло окна видел на площади собранное воинство, – в поход отправляясь, тако же увещевал солдатушек манифестом матушки-государыни. А на деле как обернулось? Чуть сражение началось, так они и прилепились к новоявленному Петру Федоровичу! И служат теперь ему. Стало быть, его увещевания куда как широкую дверцу имеют к душе простонародья, нежели синодские да сенатские…

Протопопица Феодосия в немом безмолвии всплеснула руками: какие речи страшные ведет отец протопоп! Береги его Бог. Ну как кто услышит да в синод пасквиль сочинит?

– Остерегись, батюшка мой, – только и прошептала протопопица на страшные слова отца Андрея. Тот снова уткнулся в послание:

– «Но мы к крайнему сожалению слышим, что некоторые вместо того, чтоб им паству свою отвлечь от погибели, в которую ввергает проклятый и отверженный церковью Пугачев, дерзнули поползнуться к его богопротивным начинаниям и тем предали себя и с паствой своею временному и вечному осуждению.

Вообразите, какой они ответ дадут судье всех нас грешных Христу, опасность ли потеряния временных выгод, но он для нас за истину пострадал, нам оставил образ, да последуем стопам его…»

Протопопица Феодосия, сидевшая лицом к окну, первая приметила поднимающуюся проулком между обывательских построек к их дому кучную, живо беседующую группу священников всех пяти самарских церквей.

– Гости, тобою званные, батюшка мой, спешат к беседе. – Протопопица живо поднялась, заторопилась по такому случаю поставить в большой горнице самовар: теперь сядут читать и обсуждать послание надолго, одним самоваром не обойтись.

Вошли и затабунились в сенцах, обметая валенки, затем кряхтели, раздеваясь и снимая обувь, чтоб не натоптать грязи протопопице, которая служанки тако же не держала и за порядком и тремя детьмя доглядывала сама. Свои, правда, уже пристроены, да внуки в доме часто гостят.

Священники протягивали протопопу руки для благословления, усаживались на просторные лавки, а ближе всех к протопопу умостился его же соборной церкви священник Федор Аникашин. От Вознесенской церкви пришли священники Алексей Михайлов да Степан Яковлев, от Успенской церкви – священники Василий Михайлов, Никифор Иванов, Данила Прокофьев и дьяконы Петр Иванов и Василий Никифоров, от Преображенской церкви устроился на дальнем конце лавки священник Максим Иванов, а далее от Николаевской церкви – священник Василий Михайлов и дьяк Петр Иванов.