Над Волгой

Он лег на диван, отвернулся к стене. Глаза бы на белый свет не глядели!

Бабушка читала, сидя возле окна.

— Обломов Илья Ильич так-то полеживал. Бока ноют, а он знай лежит! — сказала она наконец, посмотрев поверх круглых очков на Володю.

Бабушка только после революции выучилась читать и теперь, выйдя на пенсию, с охотой, много читала. Она и посмеется над книгой и поплачет, а то вступит в спор.

— Скажи ты мне, мил человек, за что Илья Ильич девушке полюбился? За голубиную душу? А какая в его голубиной душе красота? Темный был человек и жизнь прожил зря. Ни пользы, ни радости. Пустота одна. Много зряшных людей по свету ходило.

В характере бабушки была неунывающая, легкая бодрость. Она никогда не ворчала, не жаловалась и постоянно чем-то была занята. Устанет — вздремнет, опершись щекой на ладонь, а через минуту уже встрепенулась:

— Грех какой! Проспала!

Но сегодня бабушкина веселость сердила Володю. Он не стал слушать ее разговоры и молча лежал на диване, уткнувшись в валик лицом. Как ни защищали Володю ребята, а он все помнил обидные слова Юрия.

«„Красивый доклад о музыке, а сам…“ Что это значит? Что? Это значит — врал? Ладно, ругай за то, в чем виноват, а насмехаться зачем? Теперь чтоб я когда-нибудь сделал доклад! Чтоб я словечко сказал! Буду молчать. Попросят: выручи, Новиков, общественное поручение — сделай доклад. Ни за что! Оскорбили? Теперь ни за что!»

— Разгрустился? — спросила бабушка. — Погрусти. А то лучше делом займись, мил человек! Дело из души всю пыль выгонит вон. Все равно как угар сквозняком.

Пришел с завода отец, и Володя поднялся. Как ни был он разочарован в жизни, однако не решался лежать при отце.

«Что за барство такое?» — пожалуй, еще крикнет отец.

Володя нехотя сел за уроки.

Отец пообедал, повозился с радио, развернул газету.

Володя ждал, когда отец заинтересуется, спросит, с какого горя он повалился на диван, придя из школы. Уж, наверное, бабушка рассказала. Отец не интересовался.

«Никому я не нужен», — подумал Володя.

— Папа! — наконец начал он сам. — У нас есть один… Брагин.

Павел Афанасьевич опустил газету на колени и внимательно посмотрел на Володю:

— Уж не нашего ли Василия Петровича сын! Ну? Говори.

— Папа, знаешь… наш Брагин, который со мной учится в классе… он сегодня…

— А ты рассказывай толком. Не мнись. Излагай по порядку.

В тоне отца Володя угадал особый интерес и участие, и, как всегда это бывает, стало еще больше жалко себя. Что-то давило на грудь, Володя не мог начать говорить.

— Брючишки поистрепались у тебя. К маю надо бы новые справить, — озабоченно заметил отец.

Володя поглядел на свои действительно старенькие брюки и собрался после этого с силами:

— Папа, я к докладу готовился… Всем ребятам понравилось, и Юрий хвалил. А потом стал насмешничать. На комсомольской группе говорит… Комсомолец Новиков, говорит… Одним словом, опозорил меня, будто в докладе красивые фразы, а на деле…

Павел Афанасьевич закурил папиросу и, нахмурившись, внимательно глядя на догорающую в пальцах спичку, спросил:

— Вот чего не пойму я, Владимир: как этот вопрос на собрании встал? Комсомольское собрание о чем у вас было?

Володе казалось — он рассказал отцу главное. Главным было то, что Юрий его обидел. Остальное не имело значения… Пропустил уроки? Нагонит! К следующему разу все выучит.

Володя невольно смешался:

— Я… папа… Знаешь, как было?

В конце концов, в том, что он ушел тогда с географии, виноват тоже Юрий. Если бы он не дразнил Володю композитором, разве Володя ушел бы с урока? Ему и в мысли не приходило бежать на ледоход.

Володя спутался и замолчал. Впрочем, скорее всего он умолк потому, что увидел, как изменилось лицо отца, на котором резко обозначились морщины и скулы, словно оно, похудев, обострилось. Отец тыкал в пепельницу папиросу — Володя знал эти предвестники гнева.

— Павел Афанасьевич, а ты не шуми, — сказала бабушка, тоже испугавшись знакомых примет.

— Шуму не будет, мамаша, — ответил отец. — Будет разговор принципиальный. Показывай табель, Владимир.

Этого Володя не ждал. Табель затерялся где-то в сумке между книгами, Володя долго не мог его разыскать — рылся в книгах, в тетрадях, а отец молча прохаживался по комнате, и Володя чувствовал — надвигается новая гроза.

— Вот он, табель! При чем он тут? Доклад докладом, табель табелем.

— Дай погляжу.

Отец перелистал странички. Не очень отрадная ему открылась картина, Если верить отметкам, по части школьных занятий сын хромал на обе ноги. Так оно и было. Музыкальное увлечение стоило Володе потерь на фронте учебы.

— Та-ак. Ну, объясняй. Брагина покуда оставим. О себе говори.

Володя молчал.

Отец подошел к столу и положил ладонь на чертеж:

— Кабы я из-за своих изобретений запустил основную работу и сорвал план по цеху, знаешь, как со мной поговорили бы на партийном собрании? «В гении, товарищ, рано зачислил себя!» — вот как, к примеру, отписали бы мне на партийном собрании. У нас льгот никому не положено. Принял наряд — выполняй.

Отец закинул за спину руки и прошелся по комнате.