Над Волгой

— Твой Брагин, я вижу, умен, — сказал он, останавливаясь и с почти веселым любопытством поглядев на Володю. — А в дураках мы с тобой оказались. Твой Брагин умен! Небось в классе среди первых идет?

— Да-а.

— Небось и общественную работу выполняет?

— Комсорг.

— То-то. А у тебя какой козырь в запасе? Чайковский? Неплохо. Да приплюсовать Чайковского не к чему.

Отец взял со стола табель, потряс им и снова бросил на стол:

— Самолюбия нет в человеке — толку не жди.

— У меня нет самолюбия? — вспыхнул Володя.

— У тебя. Где оно, твое самолюбие? В нашей семье о человеке привыкли судить по работе. Вон бабушкин портрет по сию пору на городской Доске почета… Погляжу, как вы, мамаша, в воскресенье на фабрику подниметесь весело. Товарищ знатная ткачиха, на всю область прославленная, внучонок у вас, слыхать, назад раком пятится? Не сидеть вам, мамаша, больше в президиуме! И позовут — не пойдете. А почему? Стыдно! Сын за отца не в ответе, а от сыночка иной раз на родителей тень.

— Павел Афанасьевич, спотыкается и конь, да поправляется. С кем греха да беды не бывает? — заметила бабушка.

— Середнячок! Ни рыба ни мясо! — пренебрежительно бросил отец. — Да и прогульщик к тому же.

Володя привык к вспышкам отцовского гнева, когда от стука кулаком по столу дребезжит в буфете посуда, и то, что сегодня отец говорил, почти не сердясь, а только крайне удивляясь чему-то, больше всего его поразило.

— Окончен наш разговор, — промолвил отец. — Запомни: покуда тянешься середняком, от меня да от бабушки по заслугам и уважение прими. К нам честь тоже не по наследству пришла: что заслужили, с тем и живем. А музыку пока придется оставить.

— Что оставить? Музыку? Ни за что! Все другое оставлю, а это — ни за что!

Отец нахмурился:

— Э, парень! Я гляжу, не то направление ты взял. Пока в школе плетешься середнячком, о музыке позабыть! Понял?

— Нет! — не помня себя, крикнул Володя. — Не запретите! Буду! Что захочу, то и буду делать! Вырос. Не маленький!

— Владимир! — всплеснула руками бабушка, проворно став между ним и отцом. — Володюшка! На кого кричишь? Вырос с каланчу, а ума не нажил.

— Нажил! Хватит с меня!

Вот они к чему подбираются! Нет, не бывать этому! Знайте, он от своего не отступит.

— И не дожидайтесь, что музыку брошу! — кричал Володя бабушке: с бабушкой, как-никак, легче воевать, чем с отцом.

Но отец легонько ее отстранил, и Володя снова очутился лицом к лицу с ним.

— Высказался? — холодно спросил отец. — Весь свой характер наружу показал! Та-ак! — протянул он с насмешкой. — Так. Теперь ступай к Ольге Марфиной, да ей и расскажи, как под горку катишься. Твоя учительница, по всему видать, смышленая девушка, рассудит… А то давай я сам с ней посоветуюсь? — спросил с насмешкой отец.

— Что-о?!

Володя остыл, словно окаченный студеной водой.

Отец закурил новую папиросу и как ни в чем не бывало развернул газету. Бабушка села к окну, надела очки и взялась за «Обломова».

В доме наступило молчание.

УТРО. СЧАСТЬЕ

Ольга проснулась оттого, что из сада в раскрытую форточку врывался громкий щебет. Воробьи так усердствовали, что в ушах стоял звон. Но Ольга различила и новые голоса в птичьем хоре.

«Фьюи! Фьюи! Чюль-ли-ли!» — выводил скворец.

Что он только не выделывал своим тонким горлышком! Свистел, заливался трелями, щелкал.

На старой березе в растрепанном гнезде поселились грачи. Свист, гомон в саду!

Ольга быстро оделась. В столовой спит Шурик, и кот Мурлыш спит, свернувшись клубком у него в ногах; дверь в комнату родителей закрыта.

Все спят, только Ольгу чуть свет разбудили птицы.

Она на цыпочках прокралась в кухню, зажгла керосинку, поставила чайник и вышла на крыльцо.

Солнце пригрело ступеньки. Мурлыш, скользнувший в дверь за Ольгой, уселся на крыльце, жмуря в сладкой истоме глаза.

«Кво-кво-кво-о!» — выговаривали в сарайчике куры. Ольга выпустила кур во двор. Они принялись копаться в земле, а петух выпятил пеструю грудь и закричал во все горло.

Вдруг бабочка, трепеща зеленоватыми, как лимонные ломтики, крылышками, закружилась над головой Ольги.

— Мурлыш! Смотри-ка, смотри! Первая бабочка! Вот радость! — сказала Ольга и пошла в сад.

И кот пошел вместе с ней.

Сад был за домом, на западной стороне. Там земля была влажной. Пахло сыростью и прошлогодними прелыми листьями.

И каждое дерево чирикало, пело голосами невидимых птиц. Вдоль просохшей дорожки навстречу Ольге шла, покачивая узеньким хвостиком, голубая синица. Кот замер и прыгнул. Синица взлетела на ветку и закивала оттуда головкой, дразня и смеясь.

Ольга увидела на открытой полянке ярко-зеленые, острые побеги травы. Вчера травы не было. И почки на сирени вчера были еле заметны, а сейчас набухли, того и гляди лопнут. И скворцов вчера не было слышно. Сколько чудес случилось за одну ночь!

А у забора на тоненькой ножке стоял крохотный подснежник, и к нему прилетела и порхала над ним лимонная бабочка. Ольга нагнулась и потрогала пальцем подснежник. Он стоял один-одинешенек. Ольга не стала его срывать, только посидела возле на корточках.

Вот так утро сегодня выпало Ольге! Необыкновенное утро!