Над Волгой

К заводу ведет прямая улица. В домах кое-где уже начинается день. Вот в раскрытом окне парусом надулась занавеска, на белом полотне скачет пятнами солнце. Далеко где-то прогудел пароход, оставил на сердце раздумье.

…Все эти дни и недели, после того как завод принял решение изготовлять изобретенный им механизм, Павел Афанасьевич жил и радостной и мучительной жизнью. Он торопил изготовление механической скалки, проверяя каждую деталь, во все вмешиваясь, все контролируя, и в то же время боялся дня, когда слесарное отделение смонтирует первый опытный образец и сборочный цех приступит к его испытанию. Никто не подозревал, как Павел Афанасьевич боялся этого дня. Вдруг практика снова опрокинет расчеты, которые все-таки до сих пор живут только в идее? Еще три-четыре дня — и конструкция Павла Афанасьевича будет готова. Неужели его снова собьет с ног неудача?

На заводе всё настойчивее говорили об изобретении Новикова. Павел Афанасьевич знал, что в сборочном цехе продолжаются споры. Образовались две партии: путягинская, настороженно выжидавшая, и группа Пети Брунова — эта решительно поддерживала Павла Афанасьевича.

Споры и борьба, неожиданно для Павла Афанасьевича завязавшиеся вокруг самого замысла механической скалки, пугали его и радовали. То он чувствовал себя спокойным и сильным, то уныние охватывало его, и тогда Павел Афанасьевич сторонился людей и угрюмо курил едкий табак. Скалка ни о чем не давала ему думать. Жизнь, весна летели мимо…

Улицы просыпались. А на небо незаметно наплыла гряда дымчатых облаков, набежали тучки, день посерел. И вот издалека, словно из-за края земли, глухо проворчал первый гром, пронесся молодой, сильный ветер, застучали железные крыши, зашумели ветвями деревья. Павел Афанасьевич остановился и слушал шум всполошенной ветром улицы и раскаты грома вдали.

Мимо пробежал трамвай.

— Павел Афанасьевич! — кричал Петя из опущенного, окна.

Он спрыгнул на остановке и пошел назад встретить Павла Афанасьевича. Ветер дыбом поднял его волнистые темные волосы, и сейчас, словно впервые, Павел Афанасьевич заметил чистый лоб Пети, полные оживления и смеха глаза, смуглый румянец, крепкую смуглую шею.

«А ведь красив!»

Раньше эта мысль не приходила ему в голову.

— Завидный ты, гляжу я, Петрушка, жених, — сказал он, поравнявшись с Бруновым. — Когда на свадьбу звать будешь?

— Как невесту подыщете, — отшутился Брунов.

— Что ты, Петя! Мы постарше и то без сватов женились. Или ровню себе никак не подберешь? Смотри, провыбираешь!

— Смеетесь, Павел Афанасьевич! — нахмурился Петя.

— Гм! — откашлялся Павел Афанасьевич, досадуя, что затеял неподходящий, как видно, разговор.

— А вы не жалейте, — натянуто улыбнулся Петя. — Дерево не по себе задумал рубить — сам виноват. Всяк сверчок знай свой шесток.

— Ну, уж это… ну, уж… — смутился Павел Афанасьевич. — Это, Петя, оппортунизм.

Петя рассмеялся.

— Павел Афанасьевич, я вас, как отца родного, люблю! — воскликнул он, подхватывая Павла Афанасьевича под руку. — А оппортунист у нас знаете кто? Путягин. Такую агитацию в цехе развел против механической скалки — выдержки моей смолчать не хватает. После смены, что ни день, у нас драка. То есть как понять — драка? Культурно излагаем друг дружке взгляды на перспективы завода. Павел Афанасьевич, волю путягиным дать — век не сдвинемся с места. А жизнь, Павел Афанасьевич, она… какая в ней привлекательность, ежели на месте топтаться?

— Петя! Друг ты мой…

— Если друг… обещайте: изготовите скалку — доверьте осваивать мне.

— Петя! А кому же? Конечно, тебе!

Они вошли в заводской двор. И почти тут же на асфальтированную дорожку, бежавшую между ясенями от проходной к корпусам, упала первая капля дождя и темным пятном расплылась на асфальте. Чаще и чаще, и Павел Афанасьевич с Петей едва успели укрыться в подъезде корпуса — хлынул бурный, теплый ливень.

Гудел сменный гудок. Павел Афанасьевич легко поднялся по лестнице на второй этаж, в свой цех. После встречи с Петей Бруновым им снова овладело чувство силы и смелости.

Но Павел Афанасьевич даже не догадывался, сколько у его дела друзей. В этот именно час, когда, войдя в свое слесарное отделение и натянув халат, он раскрыл журнал — посмотреть вчерашние записи мастера-сменщика, в кабинете начальника сборочного цеха происходил разговор.

— Я пришла на завод, когда новое оборудование цехов уже было смонтировано. Я не застала даже старых корпусов.

Я пришла на новый завод, Федор Иванович! — говорила Катя Танеева, стоя против большого стола, за которым, опершись на край локтями, молча сидел Тополев и курил свою трубку. — Изобретение Новикова — первое необыкновенное событие, которое происходит у меня на глазах. — Катя провела ладонью по лбу, отводя набок прямую челку, и строго посмотрела в синие глаза Тополева. — Я до сих пор проверяю. Проверяю и думаю. И чем больше я думаю над новиковской конструкцией, тем больше уверена — мы победим!

Эту маленькую речь Катя произнесла потому, что сегодня, закуривая свою трубку, Тополев сказал: