Наедине

— Катюх, отвяжись от меня, ладно? Не знаю я. Ни хрена не знаю.

Оказавшись внутри, кое-как стягиваю кроссовки и бреду к ванной, предусмотрительно не стаскивая с плеч окровавленную ветровку. Если Катька увидит, что творится под ней, точно грохнется в обморок, а откачивать ее придется именно мне. У моей изнеженной сестрицы слишком хрупкая девичья психика, неподготовленная к подобному зрелищу, и мне волей-неволей приходится с этим считаться.

Я плотно закрываю за собой дверь, и только оставшись в одиночестве снимаю с себя все верхние шмотки, остаюсь лишь в джинсах. Картина, открывшаяся в зеркале над раковиной, впечатляет и удручает одновременно. Негромко чертыхнувшись, откручиваю кран и наскоро смываю кровь, расплескивая вокруг себя холодную воду и розовые кровавые брызги. С силой зажимаю рану, пытаясь унять кровотечение. Такими темпами все мои вещи постепенно перекочуют в мусоропровод, и мне придется ходить либо в тренировочном костюме, либо натянуть на себя придурочное Катькино платье, то самое, розового цвета, которое я все еще почему-то не вышвырнул из своего шкафа. Тянусь за бинтом, зубами надрываю упаковку и заматываю рану одной рукой, но без сторонней помощи выходит черт-те что. Очень скоро все вокруг меня заляпано кровью, бинт мокрый, а тошнотворный металлический запах разливается по всему помещению, вызывая усиливающуюся головную боль. Со стороны все это выглядит атмосферной декорацией к сцене бытового убийства, так что Катьке точно не стоит сюда заходить. Принесло же ее именно сегодня…

В дверь ванной летят настойчивые удары.

— Мишка, открой, я тебе помогу. — шум льющейся из крана воды вводит сестрицу в заблуждение, и она зовет громче. — Миш, слышишь? Открой дверь!

Ну уж нет. Я наспех тяну на оголенную грудь старый свитер, очень кстати валяющийся поверх корзины для белья, бросаю на мокрый пол в розоватых потеках сухое полотенце, еложу его ногой, и лишь после того, как видимые следы моего ранения вроде бы устранены, отпираю замок. Сестрица так спешит внутрь, что едва не врезается в мою грудь, делает движение головой вверх-вниз, тревожно оглядывая меня от макушки до пят, и вроде бы с облегчением переводит дух.

— Ну что, жив? — несколько грубо интересуюсь я, в свою очередь оценивая ее состояние. — Отцу хоть не позвонила?

Она машет головой.

— Но надо обязательно сказать ему…

— Не вздумай. Я прибью тебя, Кать.

— Но он должен знать!

— Ты меня услышала?

— Миш!..

Оставив ее вопли без внимания, я молча обхожу сестрицу и иду на кухню, по звуку шагов за спиной понимая, что Катька тащится за мной следом.

— Ладно, будь по-твоему, я ничего не расскажу папе, хотя это неправильно. Но со мной-то ты можешь поговорить? Что это был за человек? Чего он от тебя хотел?

— Кать, ты уймешься? Кошелек хотел подрезать, обычное дело. Только случайно напоролся на того, кто может дать в морду. Вот и вся история.

Катька вроде бы успокаивается, вот так сразу не находя в моей хлипкой версии откровенно белых пятен. Я намерен закрепить успех, пытаюсь переманить ее на другую тему и интересуюсь нарочито небрежным тоном:

— А ты чего притащилась? Не собиралась же, вроде.

— Да так… — она не замечает подвоха, машет рукой. — С папой поругалась. Ему позвонили из деканата и сообщили, что у меня на этой неделе куча пропусков. — Я пристально смотрю на нее, и Катька быстро начинает оправдываться, засыпаясь окончательно. — Нет, ну это неправда! Просто наша староста — феерическая идиотка, когда я прихожу на пару, она обычно уже успевает отметить тех, кто отсутствует, а потом ни в какую не хочет делать помарки в журнале.

Ее вдохновенная речь не производит нужного впечатления.

— Кать, что за дела?

Сестрица недовольно хмурит лоб, досадуя на мое нежелание ей верить, и тут же переходит в защитную позицию:

— А тебе что за дело до моих дел?

— Нормальная тема. Я отцу из-за тебя врал, получается.

Катька машет рукой:

— Ему пофиг. Если б не эта квадратная мымра из деканата, он даже не стал бы интересоваться моими делами…

— Он всегда о тебе беспокоится, дитя неразумное. — поддавливаю я, совсем устраняя тень недавних кровавых событий, в которых моей сестре пришлось выступить непосредственной участницей. Лучше пусть бесится, чем трясется от страха и поминутно интересуется моим самочувствием. — А вот то, что у кого-то до сих пор нет чувства ответственности, уже совсем другое дело. — щурюсь, задумчиво осматриваю ее тем взглядом, который может вывести из себя даже святого. — Все-таки, оторву я тебе когда-нибудь голову…

Она предсказуемо щетинится и порывисто вскакивает со стула:

— Да иди ты! Достал строить из себя заботливого старшего брата! Со своими делами разберись для начала, умник, а потом уже ко мне лезь со своими нравоучениями.

Она даже не представляет, насколько сейчас права.

— Эй, я еще не…

Договорить не успеваю; Катька раздраженно кривится и испаряется из комнаты быстрее, чем окончание фразы летит ей вслед. Зато тема о моем ранении вроде бы совсем исчерпана, и это уже можно считать за редкий плюс во всей этой идиотской ситуации. Но я все-таки ору громко:

— Коза мелкая!