Нам нужно поговорить о Кевине

Если я когда-либо лелеяла надежду на то, что мой сын может продемонстрировать лидерские качества, то я имела в виду вовсе не это. И все же, когда я высказалась в таком духе, мисс Фэбрикант была не настроена шутить. У меня сложилось впечатление, что сейчас у нее несколько поутихло приятное возбуждение, которое она в свои двадцать с небольшим лет поначалу испытывала от мыслей о том, как станет формировать из этих восприимчивых малышей будущих взрослых, что осознаю́т культурное многообразие, ответственно относятся к окружающей среде, придерживаются вегетарианства и считают своим долгом бороться с несправедливостью в странах Третьего мира. Это был первый год, когда ей пришлось соскребать плакатную краску с бровей, ложиться спать с соленым вкусом клея на деснах и одновременно отстранять от занятий и игр так много детей, что этих игр уже почти не оставалось. Ведь в конце концов, во время нашего знакомства в сентябре она объявила, что «просто любит детей», – заявление, которое вызывает у меня бесконечное сомнение. Услышанное от женщин, подобных мисс Фэбрикант – с круглым вздернутым носом-картошкой и широченными бедрами, – такое неправдоподобное утверждение расшифровывается как «Я хочу замуж». Я сама, родив не просто ребенка, а именного этого ребенка, не понимала, как кто-то может заявлять, что любит детей вообще, собирательно – в подобное можно поверить не больше, чем в то, что кто-то любит людей в достаточно широком смысле, чтобы в этот круг входили Пол Пот[161], Дон Риклс[162] и сосед сверху, который выполняет 2000 прыжков в три часа утра.

Театральным шепотом рассказав мне ужасную историю о чайном сервизе, мисс Фэбрикант явно ожидала, что я брошусь компенсировать его стоимость. Разумеется, в финансовом смысле я могла себе это позволить, сколько бы он ни стоил, но я не могла допустить сопутствующее этому предположение, что вся вина лежит на Кевине. Давай посмотрим в лицо фактам, Франклин: ты бы страшно возмутился. Ты был чувствителен, если с твоим сыном обращались иначе, чем с другими, или, как ты выражался, доставали. Технически он разбил лишь одну чайную пару, и компенсация одной двенадцатой ущерба – это самое большее, что ты бы одобрил. Я также предложила поговорить с Кевином об «уважении к чужой собственности», хотя мисс Фэбрикант эти уверения не впечатлили. Может быть, интуитивно она догадалась, что все мои заранее подготовленные лекции уже давно звучат как насмешливый, повторяющийся ритм считалок, под которые девочки прыгают через скакалку.

– Это было некрасиво, Кевин, – сказала я в машине. – Разбивать чашку Маффи.

Понятия не имею, с чего мы, родители, упорно верим в то, что нашим детям очень хочется, чтобы о них думали хорошо: когда мы сами рекомендуем наших знакомых как очень хороших людей, мы обычно подразумеваем, что они скучные.

– У нее дурацкое имя.

– Это не значит, что она заслуживает…

– Я ее уронил, – сказал он с запинкой.

– А мисс Фэбрикант говорит иначе.

– Откуда она знает, – зевнул он.

– А как бы ты себя почувствовал, парень, если бы у тебя была вещь, которой ты очень дорожишь, и ты принес бы ее в сад, чтобы показать другим, и кто-нибудь сломал бы ее?

– Что, например? – спросил он невинно, но с примесью самодовольства.

Я слегка задумалась о том, какую из вещей Кевина, которой он особенно дорожил, привести ему в пример – и не нашла ничего подходящего. Задумавшись покрепче, я почувствовала то же растущее смятение, которое испытываешь, когда начинаешь хлопать по всем карманам, обнаружив, что тот, где у тебя всегда лежит кошелек, пуст. Это было неестественно. Я в своем не особо обеспеченном детстве хранила как фетиши самые пустяковые вещицы – от трехногого заводного ослика по имени Копытце до четырех вымытых флакончиков из-под пищевых красителей.

Дело не в том, что у Кевина было полно вещей – ведь ты просто заваливал его игрушками. С моей стороны было бы жестоко указывать на то, что он напрочь игнорировал все эти игровые консоли и игрушечные самосвалы, только вот сама избыточность твоих подарков сигнализировала о том, что ни один из них его так и не увлек. Может, твоя щедрость привела к обратным результатам: вся его детская была заставлена игрушками, которые, вероятно, производили впечатление пластикового мусора; и может быть, он понимал, что покупные подарки были для нас необременительны, потому что мы богаты, – а значит, как бы дорого они ни стоили, они являлись дешевыми.