Нам нужно поговорить о Кевине

Но придавать ему слишком маленькое значение было невозможно, потому что этот этап развития, который наш сын словно бы пропустил, стал для меня просто проклятием. Ты ведь помнишь, что лишь благодаря новому, патологически нейтральному характеру образования (нет такого понятия, как лучше или хуже – есть понятие «другой»), вкупе с парализующим страхом судебного иска (от ужаса перед этой возможностью американцы все чаще не хотят делать множество вещей – от искусственного дыхания жертвам утопления до увольнения со службы некомпетентных разинь) Кевина не выставили из того дорогущего детского сада в Найаке, пока он… в общем, пока он не разберется со своим дерьмом. Но воспитательница не собиралась менять подгузники пятилетнему мальчику, утверждая, что таким образом она подвергнет себя обвинениям в сексуальном посягательстве. (По правде говоря, когда я тихо сообщила Кэрол Фэбрикант об этой маленькой странности Кевина, она неодобрительно посмотрела на меня и убийственным тоном заметила, что такого рода несоответствующее поведение иногда является призывом о помощи. Она не выразилась более прямо, но всю следующую неделю я жила в страхе, что в нашу дверь постучат, а в окна я увижу голубые полицейские мигалки.) Поэтому едва я успевала оставить его в детском саду в 9 утра и вернуться домой, как мне приходилось снова ехать в сад около 11.30, прихватив с собой уже довольно потертую сумку для подгузников.

Если он был сухой, я взъерошивала ему волосы и оставалась ненадолго под ложным предлогом, что хочу посмотреть, что он рисует, хотя об этом у меня уже было довольно хорошее представление – куча его «художеств» висела у нас на холодильнике. (Другие дети уже продвинулись вперед: они рисовали фигурки из палочек с большой головой и пейзажи с узкой полоской голубого неба вверху; Кевин же по-прежнему выдавал бесформенные, зигзагообразные каракули, нацарапанные черным и фиолетовым карандашом.) Однако очень часто полуденная передышка в полдень заканчивалась тем, что звонил телефон: мисс Фэбрикант сообщала мне, что у Кевина полный подгузник, и другие дети жалуются, потому что от него пахнет. Не могли бы вы?.. Вряд ли я могла сказать нет. Так что к тому времени, как я забирала его в два часа дня, мне приходилось съездить в детский сад четыре раза за день. Вот вам и достаточно времени для себя, когда Кевин пойдет в детский сад; и вот вам исполнение немыслимой фантазии, за которую я держалась: что, возможно, я вскоре смогу вернуться к руководству «Крылом Надежды».

Будь Кевин покладистым и активным ребенком, у которого случайно оказалась эта единственная неприятная проблема, она могла бы отнестись к нему с сочувствием. Однако отношения мисс Фэбрикант с нашим сыном не процветали по другим причинам.

Наверное, мы сделали ошибку, отправив его в детский сад, работавший по системе Монтессори[159], чей подход к человеческой природе является по меньшей мере оптимистичным. Контролируемое, но не структурированное обучение (детей помещали в «стимулирующую» среду с игровыми станциями, включающими кубики с буквами, счетами и проросшим из посаженных семян горошком) предполагало, что дети от природы являются самоучками. Но по моему опыту, предоставленные сами себе люди займутся одним из двух: ничем особенным или ничем хорошим.

В первом отчете о «прогрессе» Кевина в том ноябре упоминалось, что он «недостаточно социализирован» и «ему может потребоваться помощь с инициативным поведением». Мисс Фэбрикант крайне неохотно критиковала своих подопечных, поэтому мне с большим трудом удалось уговорить ее перевести эту фразу: она означала, что Кевин провел первые два месяца, развалившись на стуле посреди комнаты и тупо глядя на копошащихся одногруппников. Я знала этот его взгляд: преждевременно старческий, тусклый, в котором лишь иногда спорадически вспыхивает искра презрительного недоверия. Когда воспитательница уговаривала его поиграть с другими детьми, он отвечал, что все, что они делают, – «дурацкое», и говорил при этом с таким утомлением в голосе, которое позже, в средней школе, убедит его учительницу истории, что он пьян. Как воспитательнице удавалось убедить его создавать эти мрачные яростные рисунки, я уже никогда не узнаю.