Нам нужно поговорить о Кевине

– Ты пользовалась калькулятором.

– Ну, ты должен знать арифметику, чтобы удостовериться, что калькулятор считает правильно.

– Зачем вообще им пользоваться, если он не всегда работает.

– Он всегда работает, – досадую я.

– Значит, арифметика не нужна.

– Чтобы пользоваться калькулятором, – нервно говорю я, – тебе все равно нужно знать, как выглядит цифра «пять», правильно? Давай потренируемся считать. Что идет после трех?

– Семь, – отвечает Кевин.

Мы продолжали таким манером, пока однажды, после очередного случайного обмена вопросом и ответом («Что идет перед девяткой?» – «Пятьдесят три») он вяло посмотрел мне в глаза и забубнил быстрым монотонным речитативом: «Одиндватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесятьодиннадцатьдвенадцать…» Пару раз он сделал паузу, чтобы перевести дух, но в остальном безошибочно досчитал до ста.

– Теперь мы можем это прекратить?

Разумеется, я почувствовала себя дурой.

Не больше энтузиазма мне удалось вызвать у него рассказами об умении писать и читать.

– И не говори мне, – оборвала я его, после того как была поднята тема чтения, – «зачем», «какая от этого польза». Я скажу тебе. Иногда тебе будет скучно и нечего делать, а вот книгу можно почитать всегда. Даже в поезде или на автобусной остановке.

– А если книга скучная.

– Тогда находишь другую. В мире больше книг, чем у тебя времени на их прочтение, так что выбор будет всегда.

– А если они все скучные.

– Не думаю, что это возможно, Кевин, – говорила я твердо.

– Я думаю, это возможно, – не соглашался он.

– Кроме того, когда ты вырастешь, тебе нужно будет работать, и тогда тебе придется читать и писать по-настоящему хорошо, иначе никто не захочет взять тебя на работу.

Про себя я подумала, что если бы это было правдой, большая часть страны оказалась бы безработной.

– Папа не пишет. Он ездит везде и делает фотографии.

– Есть и другие работы…

– А если я не хочу работать.

– Тогда тебе придется жить на пособие. Правительство будет давать тебе немного денег, чтобы ты не голодал, но их не хватит ни на какие интересные занятия.

– А если я не хочу ничем заниматься.

– Спорим, хочешь? Если ты сам зарабатываешь деньги, ты можешь ходить в кино и рестораны и даже ездить в другие страны, как мамс делала раньше. На слове «раньше» я поморщилась.

– Думаю, я хочу жить на пособие.

Это была реплика из тех, которые, посмеиваясь, повторяют собравшиеся в гостях родители и которые мне всегда трудно было считать очаровательными.

Не знаю, как это удается семьям, в которых дети находятся на домашнем обучении. Кевин никогда не обращал ни на что внимания, как будто слушать – это что-то унизительное. И все же каким-то образом за моей спиной он усваивал то, что ему необходимо было знать. Он учился так же, как ел: украдкой, тайком, хватая информацию так же, как он глотал зажатый в кулаке сэндвич, когда никто на него не смотрел. Он терпеть не мог признавать, что он чего-то не знает, так что его привычка прикидываться дурачком служила лишь хитрым прикрытием для настоящих пробелов в его образовании. По мнению Кевина, притвориться невежественным было не стыдно, и я никогда не могла отличить его ложную глупость от настоящей. Поэтому, когда я за ужином ругала Робина Уильямса[164] за то, что в «Обществе мертвых поэтов»[165] он сыграл банально, я чувствовала необходимость объяснить Кевину, что это слово означает, что «множество людей это уже делали». Однако он принимал это определение с преждевременным «угу». Он что, выучил слово «банальный» в три года, когда вообще еще не говорил? Вот ты мне и скажи.

Как бы то ни было, после того как он неделями воинственно коверкал алфавит («Какая буква идет после Р?» – Элэмэно), он прервал мою очередную обличительную речь о том, что нельзя просто так сидеть и ждать, что знания сами вольются ему в голову через уши, и без запинки пропел песенку про алфавит от начала до конца, однако сделал это с такой агрессивной немелодичностью, которая была немыслимой даже для ребенка с полным отсутствием слуха; кроме того, он пропел ее в минорном ключе, отчего эта ритмичная и веселая детская песенка прозвучала словно кадиш[166]. Полагаю, они учили ее в детском саду, Кевин не притворялся. Когда он насмешливо закончил словами «Алфавит сказал вам я, что ты скажешь про меня?», я гневно рявкнула: «Скажу, что ты противный мальчишка, который зря отнимает у своей мамы время!», и он улыбнулся – щедро, обоими уголками губ.