Нам нужно поговорить о Кевине

Ты неловко пытался сменить тему после нашего спора, от которого у меня осталось такое чувство, будто меня переехал грузовик; но мне плевать на эту голливудскую туфту, которую ожидают от современных родителей. На лице Кевина промелькнуло такое выражение, как будто он хотел сказать: «О да!»

– Если я очень постараюсь, – ответил он невозмутимо. – Разве не здорово иметь цель?

– Кевин, – позвала я его и наклонилась. – Боюсь, с твоим другом Трентом случилась беда. Не очень серьезная, с ним все будет в порядке. Но может, мы с тобой сделаем для него открытку с пожеланием выздоровления – как та, которую бабушка Соня сделала тебе, когда ты сломал руку?

– Ага, ладно, – сказал он, отодвигаясь. – Он думает, что такой крутой на своем велосипеде.

Наверное, кондиционер был включен слишком сильно; я выпрямилась и потерла озябшие руки. Я ведь ни слова не сказала о велосипеде.

Ева

1 февраля 2001 года

Дорогой Франклин,

почему-то мне кажется, что тебя утешит то, что я до сих пор получаю «Таймс». Но я, кажется, потеряла способность определять, какие колонки стоит прочесть. Голод и голливудские разводы выглядят одинаково важными и одинаково пустяковыми новостями. Бывает, что я проглатываю всю газету целиком, от начала до конца; а бывает, я бросаю ее неразвернутой в стопку у двери. Как права я была в те дни: как легко Соединенные Штаты могут продолжать жить без меня.

В последние две недели я бросала газеты непрочитанными, потому что, если память мне не изменяет, нешуточная пышность президентских инаугураций не трогала меня даже в то время, когда я обладала четкими пристрастиями и неприязнями. По собственной прихоти сегодня утром я прочла все, включая статью о том, что американцы слишком много работают сверхурочно – и возможно, это действительно интересно, хотя я не могу сказать, что Страна Свободных Людей предпочитает работу игре. Я читала о молодом линейном электромонтере, который скоро должен был жениться и который с таким рвением копил деньги для своей будущей семьи, что проспал всего пять часов за двое с половиной суток. Он взбирался на столбы электропередачи в течение двадцати четырех часов без остановки.

Во время перерыва на завтрак утром в воскресенье он получил очередной вызов. Около полудня он взобрался на 10-метровый столб, закрепил страховочные ремни и протянул руки к кабелю под напряжением в 7200 вольт, не надев предварительно изоляционные перчатки. Произошла вспышка, и мистер Черчил повис без движения на страховочных ремнях. Его отец, приехавший раньше пожарных с лестницей, думал, что его сын, возможно, еще жив, и больше часа простоял у электростолба, умоляя, чтобы кто-нибудь снял его.

Меня не возмущает сверхурочная работа, и я не знакома ни с одним электромонтером. Знаю лишь, что этот образ отца, с мольбой обращавшегося к очевидцам – таким же беспомощным, как и он сам – пока его сын со скрипом покачивался на ветру, словно повешенный, заставил меня расплакаться. Отцы и дети? Горе и впустую растраченное усердие? Да, связи есть. Но я плакала также и о реальном отце этого молодого человека.

Видишь ли, с тех самых пор как я научилась говорить, мне без конца повторяли, что 1,5 миллиона представителей моего народа были уничтожены турками; мой собственный отец был убит на войне против худшего, что в нас есть, и в тот месяц, когда я родилась, потребовалось худшее в нас, чтобы победить. И поскольку тот четверг стал омерзительным гарниром на этом празднике змей[173], я бы не удивилась, обнаружив, что стала жестокосердной. Вместо этого меня легко растрогать; я стала даже сентиментальной. Может быть, мои ожидания от окружающих снизились до такого базового уровня, что малейшее проявление доброты ошеломляет меня, как и тот четверг, тем, что оно совсем не является необходимым. Меня не удивляет холокост. Меня не удивляют изнасилования и детское рабство. И, Франклин, хоть я и знаю, что ты испытываешь иные чувства, но меня не удивляет и Кевин. Я удивляюсь, когда теряю перчатку, и подросток бежит за мной два квартала, чтобы ее вернуть. Я удивляюсь, когда девушка на кассе вместе со сдачей дарит мне широкую ослепительную улыбку, хотя мое лицо представляет собой маску целесообразности. Потерянные бумажники, которые возвращают по почте их владельцам; незнакомцы, что детально объясняют прохожему дорогу; соседи, которые поливают друг у друга цветы, – вот такие вещи меня удивляют. И меня удивляла Селия.

Как ты и велел, я больше не поднимала тему беременности. И я не испытывала радости, обманывая тебя. Но та странная уверенность, которая снизошла на меня в августе, так никуда и не делась, и ты не оставил мне выбора.