Нам нужно поговорить о Кевине

Когда я в прошлые выходные ездила в Чатем и обратно, я раздумывала о том, что, возможно, мне будет полезен пример нашей робкой, хрупкой дочери и ее христианского всепрощения. Но непостижимая неспособность Селии затаить обиду, которой она обладала с самого рождения, наводит на мысль, что способность прощать – это дар, который достается вместе с темпераментом, и совсем не обязательно это сложный навык, которому требуется научиться. Кроме того, я со своей стороны не могу точно сказать, что влечет за собой «прощение» Кевина. Оно уж точно не подразумевает, что нужно искусственно замалчивать события того четверга или что можно перестать считать его ответственным за них – это не было бы в интересах его морали в широком смысле. Я не могу представить, чтобы от меня ожидали, что я преодолею случившееся, словно это все равно что перепрыгнуть через невысокую каменную изгородь. Если тот четверг и был неким барьером, то сделан он был из плоской колючей проволоки, через которую я не перескочила – я билась и металась в ней, оставив истерзанные куски себя, и по другую ее сторону я оказалась лишь во временно́м смысле. Я не могу делать вид, будто он этого не совершал; я не могу делать вид, что не сожалею о том, что он это сделал; и если я покинула ту счастливую параллельную вселенную, за которую склонны цепляться мои компаньонки в комнате ожидания в Клэвераке, то причиной моего отказа от своего личного «ах, если бы только» было скорее истощенное воображение, нежели здравое согласие с тем, что «что сделано, то сделано». Честное слово, когда Кэрол Ривз официально «простила» нашего сына в программе CNN за убийство ее сына Джеффри, который уже добился не по годам ранних успехов в игре на классической гитаре и которого уже обхаживала Джульярдская школа[184], я понятия не имела, о чем она говорит. Она что, построила в своей голове стеклянный ящик вокруг Кевина, зная, что там обитает лишь ярость? Был ли теперь наш сын лишь тем местом, в которое ее разум отказывался заходить? В лучшем случае я могла предположить, что она превратила его в некое обезличенное и прискорбное природное явление, которое обрушилось на ее семью словно ураган, или разверзлось в их гостиной будто землетрясение, и она решила, что бесполезно сетовать на то, что сходно с погодой или сдвигом тектонических плит. Тогда бесполезно сетовать практически на любые обстоятельства – что большинство из нас совершенно не останавливает.

Однако вернемся к Селии. Я не могу представить себе, чтобы Селии удалось запереть в своем мозгу или понизить до уровня обычного ливня тот день, когда Кевин с аккуратностью начинающего энтомолога снял выводок мешочниц[185] с белого дуба на заднем дворе и оставил их вылупляться у нее в рюкзаке. Позже, сидя в своем первом классе в школе, она сунула в рюкзак руку, чтобы достать сборник упражнений по правописанию, и достала его покрытым полосатыми гусеницами – такими, каких Кевин давил в зеленую жижу на нашей веранде. Несколько гусениц заползли на ее пальцы и на оцепеневшую руку. К несчастью, Селия не имела склонности к крику, которым могла бы призвать помощь раньше. Думаю, вместо этого она застыла, дыша со свистом, с раздувающимися ноздрями и со зрачками, расширившимися до размеров блюдца; а ее учительница продолжала объяснять, что в слове candy буква c дает звук k. Наконец, сидевшие за соседними партами девочки подняли визг, и за этим последовал полный ад.

И все же, хотя память о тех мешочницах была еще совсем свежа, это воспоминание никак не проявилось спустя две недели, когда Кевин предложил ей «прокатиться» на его спине, пока он взбирается на белый дуб, и она ухватилась за его шею. Она, без сомнения, удивилась, когда он уговорил ее отпустить его шею и оставил ее, дрожащую, на верхней ветке, после чего спокойно спустился на землю. Когда она запищала: «Кеин, Кеин, я не могу пуститься!», она и в самом деле искренне верила, что он вернется и поможет ей, хотя он оставил ее на семиметровой высоте и смылся в дом, чтобы съесть сэндвич. Это и есть прощение? Неважно, сколько ее мягких игрушек выпотрошил Кевин и сколько игрушечных домиков сломал – так же, как Чарли Браун[186] в очередной раз нагибается, чтобы поднять мяч Люси[187], Селия никогда не теряла веры в то, что где-то глубоко внутри ее старший брат был хорошим парнем.

Можешь называть это как хочешь – наивностью или легковерностью, но Селия сделала самую распространенную ошибку добросердечных людей: она считала, что все вокруг – такие же, как она. Доказательства обратного просто некуда было девать, как книгу по теории хаоса некуда поставить в библиотеке, в которой нет раздела физики. И при этом она никогда не ябедничала, а без доказательств часто бывало невозможно возложить вину за ее несчастья на брата. Как следствие, с самого момента рождения своей сестры Кевин Качадурян – по крайней мере в фигуральном смысле – совершал преступления безнаказанно.