Нам нужно поговорить о Кевине

Безутешное младенчество Кевина плавно перешло в абсолютную скуку; Селию же зачаровывала любая побрякушка. Она приходила в одинаковый восторг от кусочка цветной папиросной бумаги и от дорогого перламутрового мобиля, висевшего над ее кроваткой; ее без разбора очаровывала вся вселенная тактильных ощущений, что довело бы до умопомрачения твоих работодателей с Мэдисон-авеню. По иронии судьбы, для девочки, которую было так легко порадовать, станет трудно покупать подарки, потому что она была совершенно одержима теми игрушками, которые у нее уже были. Когда она стала постарше, она так страстно привязывалась к потрепанным мягким игрушкам, что казалось, подаренные ей новые плюшевые создания повергают ее в смятение: как будто она, как и ее отец, боялась, что увеличение ее маленькой семьи подвергнет опасности предыдущие, более ранние связи. Новые мягкие игрушки допускались в ее вечерние объятия только после того как доказывали свою состоятельность потерей уха или вступали в ненадежный смертный мир, получив крещение в виде пятна от пюре из брокколи. Когда она начала говорить, то доверчиво сообщила мне, что всегда старается играть с каждым животным в своем плюшевом зверинце ежедневно, чтобы никто не чувствовал себя брошенным и не ревновал. Любимыми игрушками – теми, которые она всегда наиболее яростно защищала, – у нее были те, которые (благодаря Кевину) оказались сломаны.

Возможно, для тебя она была слишком уж девочкой, да и мне самой были незнакомы ее женственная робость и деликатность. Ты, наверное, предпочел бы бойкую, бесстрашную девочку-сорванца, которая заставляла бы тебя гордиться тем, что она покоряет вершины в детских игровых городках, борется на руках с мальчишками и объявляет гостям, что собирается стать астронавтом, – эдакая любящая покувыркаться проказница, которая бы расхаживала по дому в ковбойских чапах[182], измазанных машинным маслом. Может, и мне бы пришлась по нраву такая девочка, но у нас родилась совсем другая дочь.

Вместо этого Селия любила надевать кружевные платья и красить губы помадой, которой сама я очень редко пользовалась. Но ее «девочковость» не ограничивалась тем, что ее пленяли украшения на моем туалетном столике или ковылянием в моих туфлях на высоких каблуках. Она выражалась в большей слабости, зависимости и доверии. У нее было очень много замечательных качеств, но не было силы характера. Она боялась множества вещей: не только темноты, но также и пылесоса, подвала и канализации. Желая угодить, на горшок она пошла задолго до двухлетнего возраста, однако до самого детского сада боялась заходить в туалет в одиночестве. Однажды она увидела, как я открыла и выбросила упаковку заплесневевшего йогурта, и потом долгие недели не подходила к холодильнику и не прикасалась ни к каким субстанциям типа ванильного пудинга или даже белой плакатной краски, которые внешне напоминали йогурт. Как и многие дети, она была очень чувствительна к текстуре – несмотря на то, что Селия терпимо относилась к грязи, она очень ругала то, что сама называла «сухогрязь», произнося это как одно слово: мелкий илистый грунт, пыль на линолеуме и даже обычную муку. В первый раз, когда я решила научить ее раскатывать тесто для пирога, она стояла пораженная ужасом посреди кухни, испачканные мукой руки были вытянуты в стороны, пальцы растопырены, а глаза широко раскрыты. Селия всегда выражала ужас молча.

В том, что касается еды, мне потребовалось некоторое время, чтобы выявить то, что вызывало у нее сильное отвращение. Ей очень не хотелось выглядеть привередой, и поэтому она заставляла себя давиться всем, что ей предлагали, если только я не обращала внимания на ее втянутые плечи и подавленную отрыжку. Она испытывала отвращение ко всему, в чем были «комки» (тапиока, пумперникель[183] с изюмом), «слизь» (окра, помидоры, загущенные крахмалом соусы), или «шкурка» («резиновое» желе на донышке стаканчика, остывшая коричневая поверхность в кружке с горячим какао, даже неочищенный персик). Хотя я испытывала облегчение от того, что теперь у меня ребенок, у которого вообще есть вкусы, – Кевину я могла бы готовить еду из цветного воска – она так тряслась перед этими видами пищи, так бледнела и потела, словно эта еда была готова съесть ее саму. Для Селии все ее окружение являлось одушевленным, и у каждого комка тапиоки была плотная, тошнотворная маленькая душа.