Нам нужно поговорить о Кевине

Эта его ненасытность может в какой-то мере приблизить нас к объяснению его жестокости, которая, помимо прочего, является неумелой попыткой принять участие. Не видя ни в чем никакого смысла, он, должно быть, чувствует себя жестоко оставленным не у дел. Spice Girls – дурацкие, Sony PlayStation – дурацкие, «Титаник» – дурацкий, хождение по торговым центрам – это тупо, и танцевать под Stairway to Heaven в конце 90-х – это тоже тупо. Когда возраст Кевина приблизился к шестнадцати годам, эти убеждения стали неистово сильными.

Он не хотел отвечать на твой Главный Вопрос, Франклин. Он хотел получить ответ от тебя. Блаженное праздношатание, выдаваемое за плодотворное существование, с самой колыбели казалось Кевину таким бессмысленным, что его утверждение в прошлую субботу, будто он оказал Лоре Вулфорд «услугу» в тот четверг, могло быть вполне искренним.

Я же поверхностна. Даже когда прелесть путешествий для меня поблекла, я все равно могла бы всю оставшуюся жизнь дегустировать все ту же заграничную еду и бывать все в тех же климатических условиях других стран, если бы по возвращении домой я бежала в твои объятия в аэропорту Кеннеди. Мне особо не требовалось ничего другого. Главный вопрос поставил передо мной именно Кевин. До его появления я была слишком занята процветающим бизнесом и чудесным браком, чтобы беспокоиться о том, к чему это все приравнивается. Лишь когда я на долгие дни застряла со скучающим ребенком в уродливом доме, я стала спрашивать себя, в чем смысл.

А в тот четверг Кевин отнял у меня мой легкий ответ, мое жульническое, небрежное обозначение того, для чего нужна жизнь.

Наш разговор о Кевине остановился на возрасте четырнадцати лет, и я начинаю беспокоиться. Может быть, я так подробно остановилась на его раннем детстве, чтобы оттянуть изложение более недавних инцидентов, которые так мучительно настроили нас с тобой друг против друга. Несомненно, мы оба страшимся повторно забрести в поток тех событий, единственным достоинством которых является то, что они остались позади. Но они не остались позади. Не для меня.

За время первого полугодия обучения Кевина в девятом классе в 1997 году произошли еще два случая стрельбы в школе: в Перле, штат Миссисипи, и в Падуке, штат Кентукки – и тот, и другой являлись маленькими городками, о которых я никогда не слышала; оба теперь навечно отмечены в американском лексиконе как синонимы разгула подросткового насилия. Тот факт, что Люк Вудхэм из Перла не только стрелял в десятерых ребят, убив троих, но еще и убил свою мать – семь раз ударил ее ножом и раздробил ей челюсть алюминиевой бейсбольной битой – дал мне повод задуматься. (И правда, когда только начали появляться репортажи о событии, я заметила: «Слушай, все они только и говорят о том, что он стрелял в детей. А потом: о, и кстати, еще он убил свою мать. Кстати? Очевидно же, что все это имеет отношение к его матери». Это замечание впоследствии будет с юридической точки зрения подходить под определение «признание факта в ущерб собственным интересам».) И все же я не настолько претенциозна, чтобы утверждать, что в тот период я испытывала какое-то глубокое предчувствие, словно воспринимала эти повторяющиеся трагедии в новостях как неумолимый обратный отсчет до несчастья, произошедшего в нашей собственной семье. Вовсе нет. Я считала, что, как и все новости, это не имеет ко мне никакого отношения. Однако, как ни крути, а из скитальца и заядлого путешественника я превратилась в еще одну состоятельную белую мать из пригорода, и я ничего не могла поделать с тем, что меня лишали спокойствия эти безумные полеты оперившихся птенцов, которых выкормили подобные мне женщины. Бандитские разборки в Детройте или Лос-Анджелесе случались на другой планете; события в Перле и Падуке произошли на моей.

Я и в самом деле испытывала концентрированную неприязнь к этим мальчишкам, которые не в состоянии были смириться с чудаковатой неверной подружкой, с язвительным одноклассником или с порцией ссор с работающей одинокой матерью; которые не в состоянии отбыть жалкий срок в своих жалких средних школах, как делали все остальные, и не вырезать при этом с фатальной неотвратимостью свои заурядные пустяковые проблемы на жизнях других семей. Это было то же мелкое тщеславие, которое заставляло чуть более нормальных ровесников этих мальчишек нацарапывать свои скучные и незначительные имена на государственных памятниках. А эта жалось к себе! Это близорукое создание Вудхэм перед тем, как закатить истерику с использованием отцовского ружья для охоты на оленей, передал своему однокласснику записку: «Всю свою жизнь я был объектом насмешек. Меня всегда били, всегда ненавидели. Можете ли вы, общество, винить меня за то, что я делаю?» И я подумала: Да, можем, маленький ты говнюк! Не задумываясь!