Потом, когда мы ехали домой, каждый раз, когда я решала сказать что-нибудь – про бесцеремонных водителей на спортивных внедорожниках (которые я предпочитала шутливо называть «номер на одного») или про слишком кричащую рождественскую иллюминацию в Найаке, – я понимала, что это будет звучать как нудеж, и проглатывала свои реплики. Похоже, я была из тех людей, которые, следуя закону, гласящему: «Если не можешь сказать ничего приятного…», предпочитают не говорить ничего. Наше ничем не разбавленное молчание в машине было предвкушением долгих периодов мертвого эфира, которые будут случаться в Клэвераке.
Дома вы с Селией весь день занимались изготовлением елочных украшений, и ты помог ей вплести в волосы кусочек мишуры. Ты был в кухне и раскладывал на противне замороженные рыбные палочки, когда я прибежала из спальни и попросила тебя застегнуть верхнюю пуговицу на моем ярко-розовом шелковом платье.
– Ого, – сказал ты, – ты выглядишь не очень-то по-матерински.
– Мне хотелось бы создать атмосферу особого случая, – сказала я. – Я думала, тебе нравится это платье.
– Нравится. До сих пор, – пробормотал ты, застегивая пуговицу. – Этот разрез на бедре довольно высокий. Ты же не хочешь, чтобы он чувствовал себя неловко.
– Очевидно, я уже заставила кое-кого чувствовать себя неловко.
Я ушла, чтобы надеть серьги и подушиться «Опиумом», а потом вернулась в кухню и обнаружила, что Кевин в кои-то веки не буквально последовал моим указаниям – я ведь отчасти ожидала, что он нарядится в «нормального размера» костюм кролика или защитный комбинезон. Он стоял у раковины, повернувшись ко мне спиной, но даже в такой позе было видно, что его роскошные черные брюки из искусственного шелка сидят на узких бедрах и спускаются почти до самых кожаных туфель. Эту белую рубашку я ему не покупала; судя по объемным рукавам и изящной драпировке, это была рубашка для фехтования.
Я была по-настоящему тронута и уже собиралась воскликнуть, как прекрасно он выглядит, когда не надевает вещи для восьмилетних детей, и тут он обернулся. В руках он держал целую холодную курицу. Вернее, она была целой, пока он не отодрал от нее обе половинки грудки и одну ножку, которую еще обгладывал.
Наверное, я побледнела.
– Я собираюсь везти тебя на ужин в ресторан. Зачем ты перед уходом почти целиком съедаешь запеченную курицу?
Кевин ладонью вытер жир с уголка рта и с плохо скрываемой ухмылкой ответил:
– Я был голоден. – Достаточно редкое заявление, чтобы не счесть его уловкой. – Ну, знаешь, растущий организм…
– Убери это
Естественно, когда мы уселись за столик в «Хадсон-Хаус», наш
Я демонстративно заказала салат месклан[218]
, голубиную грудку в качестве закуски, лосося, и целую бутылку совиньон блан, которую я, похоже, прикончу.– Итак, – начала я, борясь со смущением и ковыряя салат под аскетическим взглядом Кевина (мы ведь в ресторане, и с чего я должна чувствовать себя неловко за едой?), – как дела в школе?
– Идут, – ответил он. – Большего просить невозможно.
– Я могу узнать чуть больше деталей?
– Хочешь услышать график моих занятий?
–
Я слишком поздно вспомнила, что для Кевина слово «любимый» касается исключительно восторга, который испытывают другие люди и которого ему нравится их лишать.
– Ты подразумеваешь, что мне вообще нравятся какие-то предметы.
– Ну, – заметалась я, испытывая трудности с тем, чтобы взять на вилку достаточно малое количество рукколы и не испачкать медово-горчичной заправкой подбородок, – ты не думал о том, чтобы пойти на какие-нибудь дополнительные занятия?
Он посмотрел на меня с тем же скептицизмом, с которым будет позже встречать мои вопросы о меню в столовой Клэверака. Может быть, мне даже повезло, что он не соблаговолил ответить на этот вопрос.
– А твои… м-м… учителя? Есть среди них кто-то, кто особенно…