Нам нужно поговорить о Кевине

– Посади этих узкоглазых вокруг бездонной бочки с картошкой фри на достаточно долгое время, и они разожрутся так, что в ширину станут больше, чем в высоту, как все эти завсегдатаи торговых центров в Нью-Джерси. Ты думаешь, только американцы жадные? Я на уроках не особо вникаю в историю Европы, но я так не думаю.

Мне принесли лосося, на которого у меня уже было маловато аппетита, и я забарабанила пальцами по столу. На фоне вида на море во всю стену, в этой кричащей белой рубашке с широкими рукавами, поднятым воротником и V-образным вырезом, открывавшим грудь, Кевин мог сойти за Эррола Флинна[224] из «Капитана Блада»[225].

– Акцент, – сказала я. – Я его ненавижу.

– Это и твой акцент тоже, – ответил он. – Даже если ты произносишь tomato с долгим «а»[226].

– Ты считаешь, это претенциозно.

– А ты нет?

Я рассмеялась, чуть-чуть.

– Ладно. Это претенциозно.

Обстановка немного разрядилась, и я подумала, надо же, может быть, эта «вылазка», в конце концов, не такая уж плохая идея. Может быть, мы к чему-то придем. Я принялась беседовать с ним всерьез.

– Слушай, есть кое-что в этой стране, что я в самом деле не выношу. Это недостаток ответственности. Все, что не так в жизни американца, – это чья-то чужая вина. Все эти курильщики, которые гребут миллионы долларов от табачных компаний, – они что, не знали об этих рисках в течение сорока лет? Не можешь бросить? Виновата компания «Филип Моррис»[227]. Не успеешь оглянуться, как толстяки станут подавать в суд на компании фастфуда, потому что едят слишком много бигмаков!

Я сделала паузу и спохватилась:

– Я понимаю, что ты все это уже слышал.

Конечно же, Кевин просто заводил меня, как пружинную игрушку. На его лице было такое же сосредоточенное и злорадное выражение, какое я недавно видела у мальчишки, который с помощью дистанционного управления заставлял модель гоночной машины с шумом съезжать со скал в парке Талмана.

– Пару раз, – согласился он, подавив улыбку.

– Те, кто занимается спортивной ходьбой, – сказала я.

– А что с ними.

– Они меня бесят. – Конечно, это он тоже слышал раньше. Но он еще не слышал того, что я сказала дальше, потому что до того дня я не могла до конца это сформулировать. – Люди здесь не могут просто пойти на прогулку, им обязательно нужно делать это в соответствии с какой-нибудь программой. Знаешь, может быть, в этом и есть суть того, что меня не устраивает. Все эти неосязаемые нюансы жизни – по-настоящему хорошие, но неуловимые вещи, которые придают жизни ценность; американцы считают, что все их можно добыть, если вступить в какую-то группу, или подписаться на пожертвование, или сесть на специальную диету, или пройти курс ароматерапии. Дело даже не в том, что американцы думают, что все можно купить; они думают, что если следовать инструкции на упаковке, то продукт должен работать. А когда продукт не работает, и они по-прежнему несчастны, хотя право на счастье закреплено в Конституции, они до посинения таскают друг друга по судам.

– Что значит «неосязаемые нюансы», – сказал Кевин.

– Без разницы, как сказали бы твои друзья. Любовь, радость, озарение. – (С Кевином я могла бы с тем же успехом говорить про зеленых лунных человечков.) – Но их нельзя заказать по Интернету, или научиться им на курсах в Новой школе, или почитать про них в справочнике «Сделай сам». Это не так просто… а может, это и просто – настолько просто, что пытаться следовать инструкциям лишь мешает… Не знаю.

Кевин яростно изрисовывал карандашом одноразовую скатерть.

– Что-нибудь еще?

– Конечно, существует что-нибудь еще, – сказала я, чувствуя ту инерцию, которая начинает работать в разговорах на борту самолета, когда я наконец получаю доступ к библиотеке в своей голове и вспоминаю про «Мадам Бовари», «Джуда Незаметного»[228] и «Поездку в Индию»[229]. – Американцы – толстые, косноязычные и невежественные. Они требовательные, властолюбивые и избалованные. Они самодовольны и высокомерны по поводу своей драгоценной демократии и пренебрежительно относятся к другим народам, потому что считают, что понимают все правильно – и неважно, что половина взрослого населения не ходит на выборы. А еще они хвастливы. Веришь или нет, но в Европе не считается приемлемым тут же вываливать на новых знакомых информацию о том, что ты учился в Гарварде, и у тебя собственный новый дом, и сколько он стоит, и какие знаменитости приходят к тебе на ужин. А еще американцы не понимают, что в некоторых местах считается грубостью сообщать человеку, с которым ты пять минут назад познакомился на вечеринке с коктейлями, о своей любви к анальному сексу – потому что само понятие частной жизни здесь идет побоку. Это потому, что американцы доверчивы к недостаткам и настолько простодушны, что кажутся глупыми. А хуже всего то, что они понятия не имеют о том, что весь остальной мир их не выносит.