Нам нужно поговорить о Кевине

Знаю, звучит так, словно я привередничаю. Я побывала на этом континенте в возрасте чуть за двадцать, и была очарована. Африка и в самом деле казалась каким-то совершенно иным местом. Но с тех пор популяция диких животных резко снизилась, а популяция людей резко увеличилась, и все это время нищета возрастала по экспоненте. На этот раз я смотрела на континент взглядом профессионала и сбрасывала со счетов целые страны, которые можно было даже не обсуждать. В Уганде все еще извлекали из кишащих крокодилами рек части тел тех, кого бросали туда Амин[111] и Оботе[112]; Либерией правил кровожадный идиот Сэмюэл Доу[113]; в Бурунди даже в те дни хуту и тутси[114] рубили друг друга на куски. Заир был во власти Мобуту Сесе Секо[115], в то время как Менгисту[116] продолжал грабить Эфиопию, а в Мозамбике неистовствовала РЕНАМО[117]. Если бы я внесла в список Южную Африку, то был риск того, что всю серию путеводителей в США будут бойкотировать[118]. Что касается небольшого количества остававшихся мест, то, хоть меня и можно было обвинить в черствости, но я не имела никакого желания брать на себя ответственность за неопытных юных уроженцев Запада, которые направятся в эти опасные земли, вооружившись лишь путеводителем «Крыла Надежды» характерного небесно-голубого цвета. Иначе мне придется прочесть в газете об ограблении в Цаво[119], в результате которого троих человек убили и бросили в канаву ради 2000 шиллингов, фотоаппарата и путеводителя, и я буду чувствовать, что виновата во всем этом. Как позже продемонстрирует Кевин, я привлекаю к себе ответственность, реальную или воображаемую.

Я пришла к выводу, что у людей из отдела маркетинга голова растет из задницы. Они исследовали спрос, но не предложение. Я не верила в то, что вся наша неустрашимая армия студентов и мой скрупулезный персонал смогут собрать хоть один выпуск путеводителя, способный защитить своих читателей от самых грубых оплошностей, за которые они могут заплатить такую высокую цену, что даже континент, полный выгодных предложений, все равно окажется слишком дорогим. В кои-то веки я испытывала самое настоящее материнское чувство – по отношению к моим клиентам, таким как Шиван; и я меньше всего хотела бы, чтобы Шиван с ее бледным личиком и уверенностью в том, что «в каждом из нас есть хорошее», оказалась бы в знойных и безжалостных трущобах Найроби. Проект путеводителя по Африке был обречен.

Но самым большим разочарованием для меня оказалась я сама. Оставив идею путеводителя, я была свободна и могла мотаться по стране, не делая никаких заметок, но я привыкла полагаться на исследовательскую деятельность, потому что она придавала смысл путешествию. Свободная от маршрута, продиктованного удобно расположенными главами, я чувствовала себя бесцельно бродящей по этой земле. Африка – паршивое место, чтобы без конца задаваться вопросом «Что я здесь делаю?», хотя в ее беззаботных и зловонных городах есть что-то такое, что заставляет тебя это делать.

Я не могла отделаться от мыслей о тебе и Кевине. То, как страшно я по тебе скучаю, служило мне мучительным напоминанием о том, что я скучала по тебе с самого рождения Кевина. Вдали от тебя я чувствовала себя не эмансипированной женщиной, а нерадивой матерью и женой и со страхом думала о том, что, если ты не решил наконец проблему с няней, то тебе придется брать его с собой и возить в пикапе на поиски локаций. Куда бы я ни ехала, я ощущала на себе это бремя, словно тащилась по узким портовым улочкам Лагоса с гирями на ногах: дома, в Нью-Йорке, я кое-что затеяла, дело это было совершенно не закончено, я увиливала от него, но что хуже – то, что я затеяла, шло очень плохо. Вот этим фактам я смотрела в лицо; вот для этого мне пригодилось мое одиночество. В конце концов, единственное, чего нельзя избежать в Африке, – это дети.

На последнем этапе трехмесячной поездки, которую, как ты помнишь, я сократила, я приняла несколько важных решений. Слишком много у меня было поездок, и эту я затеяла не столько ради исследовательской атмосферы, сколько для того, чтобы добиться своего и доказать, что моя жизнь не изменилась, что я все еще молода, все еще любопытна, все еще свободна; несомненно, это лишь доказывало, что моя жизнь на самом деле изменилась, что в свои сорок один я и близко не молода, что я и вправду удовлетворила свое поверхностное любопытство по отношению к другим странам и что существует разновидность свободы, которой я не могу воспользоваться, не утопив при этом единственный крошечный островок постоянства, прочного смысла и длительного желания, который мне удалось аннексировать в этом огромном и произвольном море интернационального равнодушия.