Нам нужно поговорить о Кевине

Устроившись на полу в зале аэропорта в Хараре и сидя на грязном линолеуме (сидеть было больше негде, а самолет опаздывал на восемь часов, потому что весь этот Боинг-737 присвоила жена какого-то министра, которой захотелось слетать за покупками в Париж), я, кажется, необъяснимым образом утратила свою прежнюю спокойную уверенность в том, что неудобство (если не полная катастрофа) было трамплином почти перед каждым настоящим приключением за границей. Меня больше не убеждал старый афоризм, помещенный во введении к каждому выпуску путеводителей «Крыла Надежды» и утверждавший, что худшее, что может случиться в любой поездке, – это если она пройдет гладко. Вместо этого я, как любой турист с Запада, нетерпеливо мечтала о кондиционере и сердилась, что единственным доступным напитком была апельсиновая фанта, которую я не люблю. С учетом того, что холодильник в торговом ряду сломался, фанта имела температуру, близкую к кипению.

Это затянувшееся потное ожидание позволило мне поразмыслить и решить, что на данный момент в вопросе материнских обязанностей я сделала лишь первые шаги. Странным образом я решила, что мне нужно заново принять трудное решение 1982 года и окунуться в материнство с головой. Мне нужно было заново забеременеть Кевином. Как и его рождение, воспитание нашего сына могло стать опытом, который перенесет меня в другую жизнь, если только я перестану этому сопротивляться. Как я в последующие годы изо всех сил старалась внушить Кевину (безуспешно), редко так бывает, чтобы объект твоего внимания был от природы скучным или интересным. Ничто не будет интересным, если ты не интересуешься. Напрасно я ждала, сложа руки, чтобы Кевин проявил готовность доказать, что он достоин моего энтузиазма. Это было слишком высоким требованием по отношению к маленькому мальчику, который был бы ко мне мил настолько, насколько я ему это позволю. Мне давно пора было пойти Кевину навстречу.

По прилету в аэропорт Кеннеди я прямо-таки излучала решительность, оптимизм и добрую волю. Но в ретроспективе я все же должна заметить, что я больше всего пылала любовью к нашему сыну тогда, когда его не было рядом.

С рождеством,

Ева

27 декабря 2000 года

Дорогой Франклин,

заранее спросив, не против ли я, сегодня моя мама устроила тут небольшие девичьи посиделки; думаю, она пожалела, что выбрала именно этот день. Оказывается, вчера в Уэйкфилде, штат Массачусетс, очень крупный несчастный мужчина – инженер-программист по имени Майкл Макдермотт, который теперь известен всей стране как фанат научной фантастики (точно так же большинству людей с улицы теперь известно пристрастие нашего сына к одежде меньшего размера) – вошел в здание компании «Эджуотер Технолоджи» с дробовиком, автоматом и пистолетом и убил семерых своих коллег[120]. Насколько я понимаю, мистер Макдермотт был расстроен – и вот я уже хорошо знакома с деталями его финансового положения, вплоть до того факта, что его машину вот-вот должны были изъять за неуплату долгов и что его работодатели удерживали его зарплату в счет просроченных налогов.

Я не могла не подумать о твоих родителях, поскольку они живут недалеко от Уэйкфилда. Твоего отца всегда заботило, чтобы его первоклассные приспособления были сделаны с тонким чувством пропорциональности; такая озабоченность, конечно же, распространяется и на поведенческие рамки – например на способы устранения несправедливости. Твоим родителям, наверное, кажется, что вокруг них сжимается физически абсурдный мир, который не уважает ресурсы.

Давным-давно отказавшись от трудной задачи приглашать Соню Качадурян на ответные посиделки и терпеть те причудливые отговорки, которые она всегда придумывала, когда объясняла мне, почему не может пойти на премьеру школьной пьесы, в которой я играю, эти стреляные воробьихи уже много раз пробовали приготовленные матерью лахмаджун[121] и посыпанные кунжутом печенья, так что они не слишком долго задержались на фуршетных закусках. Вместо этого они до смерти хотели поговорить о Майкле Макдермотте, хоть и вели себя несколько неуверенно (принимая во внимание присутствие почетной гостьи). Одна вдова печально заметила, что она понимает, каким отщепенцем должен был чувствовать себя молодой человек с прозвищем Навозник. Моя раздражительная тетя Алин пробормотала, что ее собственная продолжающаяся битва со службой внутреннего налогообложения (недоплаченные в 1991 году 17 долларов за годы обросли процентами и пенями, раздувшись до суммы больше 1300 долларов) – скоро тоже вполне может довести ее до того, что она возьмет в руки оружие. Но все они исподволь обращались ко мне – штатному эксперту, который умеет заглянуть в извращенный ум.