Нам нужно поговорить о Кевине

Несмотря на то что вдохновлявшее меня все последние две недели чувство моей материнской миссии быстро ослабевало, я ведь дала обещание самой себе и обещание Кевину по приезде – последнее также подразумевало обещание тебе. Я сделала глубокий вдох.

– Франклин, я приняла важное решение, пока была в отъезде.

Классически точно выбрав время, как это обычно бывает, когда обедаешь в ресторане, именно в этот момент официантка принесла мой салат и твой чизкейк. Линолеум скрипел под ее ногами, потому что Кевин высыпал остатки соли из солонки на пол.

– У тети какашка на лице.

Кевин показывал пальцем на родимое пятно на левой щеке официантки – оно было шириной около семи сантиметров и формой напоминало очертания Анголы. Она обильно нанесла на это большое коричневое пятно бежевый консилер, но большая его часть уже стерлась. Как это случается почти со всеми попытками скрыть дефект, маскировка выглядит хуже, чем сам неприкрытый недостаток – этот урок мне еще придется усвоить в отношении самой себя. Прежде чем я успела его остановить, Кевин прямо спросил у нее:

– Почему ты не умоешь лицо? Оно в какашках.

Я рассыпалась в извинениях перед девушкой; ей вряд ли было больше восемнадцати, и она наверняка страдала от этого дефекта всю свою жизнь. Она через силу улыбнулась и сказала, что сейчас принесет заправку для моего салата.

Я резко повернулась к нашему сыну.

– Ты ведь знаешь, что это пятно – не какашка?

– На на НА-НА на на-на на-на на на-на-на?

Кевин спрятался за стол, глаза его блестели над краем столешницы. Он положил пальцы на стол и прижался носом к его краю, но по его выразительно блестящим и хитро прищуренным глазам я понимала, что под столом на его лице появилась ухмылка – широкая, с плотно сжатыми губами и странно натянутая.

– Кевин, ты ведь знаешь, что обидел ее? – сказала я. – Как бы тебе понравилось, если бы я сказала, что у тебя лицо в какашках?

– Ева, дети не понимают, что взрослые могут быть чувствительны в том, что касается их внешности.

– Ты в этом уверен? Ты где-то об этом прочел?

– Может, не будем портить наш первый день вместе? – взмолился ты. – Почему тебе всегда обязательно нужно думать о нем самое плохое?

– Это еще откуда взялось? – озадаченно спросила я. – Больше похоже на то, что ты всегда думаешь самое плохое обо мне.

Бесхитростные мистификации станут моей линией поведения на ближайшие три года. А пока что сложилась совершенно неподходящая атмосфера для моего важного объявления, и потому я сделала его без особых церемоний. Боюсь, оно прозвучало вызывающе: вот тебе, раз ты считаешь меня такой плохой матерью.

– Ого, – сказал ты. – Ты уверена? Это серьезный шаг.

– Я помню, что ты сказал о Кевине, когда он начал говорить – что он, возможно, не говорил так долго, потому что хотел делать это правильно. Что ж, я тоже перфекционист. И я не занимаюсь как следует ни «Крылом Надежды», ни материнством. На работе я постоянно беру отгулы без предупреждения, и публикации отстают от графика. А тем временем Кевин просыпается по утрам и понятия не имеет, кто будет присматривать за ним сегодня – его мать или какая-нибудь беспомощная новая няня, которая сбежит к концу недели. Я думаю, что побуду с ним, пока он не пойдет в начальную школу. Эй, это даже может пойти на пользу компании. Привнесет новую перспективу, свежие идеи. Может, мое мнение слишком доминирует над всей серией.

– Ты? – переспросил ты совершенно потрясенным голосом, – ты доминируешь?

– НААААА? На-на-нааа-на-на?

– Кевин, прекрати! Хватит, дай маме с папой поговорить.

– НАНА, на-на-НА! НА-НА, на на-на на-на на-на-на-на…

– Я серьезно, Кевин, прекращай это «на-на», или мы уходим.

– На на-НАА-на, на-на, на-на-на на-на на-на, на-на на на-НААА-на!

Не знаю, зачем я пригрозила ему тем, что мы уйдем из кафе – у меня ведь не было никаких оснований думать, что он хочет там оставаться. Так я впервые ощутила то, что впоследствии станет для меня хронической проблемой: как наказать ребенка, который почти как дзен-буддист равнодушен к тому, в чем ты ему отказываешь.

– Ева, ты делаешь только хуже.

– Как ты предлагаешь заставить его замолчать?

– На НА на-на-на-на на-на-на на-на на-на-наааааа?

Я шлепнула его, не очень сильно. Вид у него был довольный.

– Где ты научилась этому приему? – мрачно спросил ты. И это действительно был прием: впервые за все время обеда Кевин не перевел очередное предложение на язык «на-на».

– Франклин, он говорил все громче. Люди уже стали на нас оборачиваться.

Тут Кевин разревелся. На мой взгляд, слезы его несколько запоздали. Меня они не тронули, и я не стала его утешать.

– Они оборачиваются, потому что ты его ударила, – сказал ты вполголоса, беря нашего сына на руки и усаживая его к себе на колени, потому что его плач начал переходить в крик. – Так больше не делают, Ева. Не здесь. Кажется, приняли закон или что-то в этом роде. Или могли бы принять. Это считается физическим насилием.

– Я шлепаю собственного ребенка, и меня за это арестуют?